Гинекологическая проза - Анна Бялко

Но и с такси тоже было не все так просто. Они в этом районе водились нечасто, поэтому, когда, пропрыгав минут двадцать на дороге, Сашка заметил выезжающий из-за поворота автобус, он, не говоря Маше ни слова, подхватил сумки с пожитками и рванул к остановке. Пришлось догонять, теряя на ходу проклятые тапки…

«Ничего себе, – мрачно думала Маша, трясясь на автобусном сиденье и привычно обнимая рукой живот, – торжественная встреча из роддома. Ни тебе такси, ни тебе цветочков, ни собственно ребеночка…»

Тут, конечно, удержаться было невозможно, из глаз натекли слезищи, пришлось скорей отворачиваться к окну и вытираться локтем – рыдать в общественном транспорте ей пока еще все-таки претило.

Но самое страшное было дома. Когда Маша вошла в такую свою, такую родную и привычную квартиру, когда увидела все – пустую кроватку, сложенные детские вещи, застеленный белый стол – все это, с такой любовью и надеждой уложенное и теперь застывшее в своей стерильной готовности, злосчастные ясли, так и не получившие долгожданного младенца – пустые, ненужные и обманутые, как она сама. Слезы хлынули без удержу, потом кончились, потом… Сколько Маша просидела на своем диване, забившись в угол, всхлипывая и стараясь не смотреть в сторону кроватки – это вызывало новые спазмы – неизвестно. Саша даже не пытался ее утешать – постоял в дверях, поглядел и растворился.

Отрыдав, Маша вышла в кухню. Ужин был готов, и Сашка ждал ее над горячей тарелкой. Непонятно было, о чем разговаривать. Говорить о ребенке было трудно и страшно, а все разговоры о чем-то другом казались мелки и пошлы. Но молчание тоже не спасало – исчезла куда-то блаженная способность молчать вместе об одном и том же.

Маша глядела в стену. «Господи, я совсем одна, – было в голове. – Ни Сашки, никого. Дома ничуть не легче. Мама помочь не может. Первый раз в жизни мама не может мне помочь. Я одна. Я крайняя. Никто не поможет и никто ничего не исправит. Я на что-то надеялась, а ничего нет. Только я – а я уже не могу, не могу. Все рушится, и некому остановить».

А потом начались телефонные звонки. Понемногу все как-то узнавали о ее возвращении, и звонили. Зачем? Поздравить – так не с чем, а сочувствовать…

На первый звонок и вопрос: «Ну как дела?» Маша просто опять разрыдалась в трубку. Хорошо, что это был отец, свой человек, но и он был обескуражен. На остальные звонки отвечал уже только Саша, Маша ушла в свою (детскую?) комнату, легла на диван лицом к стене…

Но и через отчаяние жизнь берет свое. Пришло молоко, заболела грудь, пора было сцеживаться, нужно было вставать, кипятить банку, готовить то, другое… Молока набралось почти литр, густого, желтоватого. «Как корова, – опять вспомнилось Маше. – Ничего, завтра поеду, отвезу, покормлю… Ничего…»

Рутина помогала. С утра завтрак, «дойка», к двенадцати – в больницу на кормление. Маша ехала в автобусе, везла в сумке две литровые банки с молоком. В реанимации сестричка, увидев их, ахнула:

– Это все ваше?

– Ну да.

– Здорово как! И молоко такое хорошее. Ну, мы теперь заткнем молочную кухню.

– Как это? – не поняла Маша.

– Ну как же – нашим деткам молоко в первую очередь полагается выписывать, а мамочки нервные, молока у них мало, у кого совсем нету, они не сдают, и на кухне каждый день разборки – ваше отделение не сдает, а только берет. Заткнутся теперь. Вы только носите, не забывайте.

– Да господи, – вздохнула Маша, – как же я забуду. У меня ребенок тут.

– Девочка?

– Ну да.

– Хорошая такая девочка, крупненькая. Вы не волнуйтесь, она у нас молодец.

Ободренная Маша быстро выполнила привычную процедуру, сняла халат, вышла из отделения и поняла, что впереди у нее три часа до следующего кормления, домой ехать глупо, а деваться ей совершенно некуда – пожалуй, врач была права, не советуя ей выписываться, так можно было бы в палату пойти, полежать. Но поезд, что называется, ушел. Маша поплелась в больничную столовую – после сцеживания хотелось пить, да и есть, чтоб быть точной, тоже.

Там ее ждал сюрприз – столовая была закрыта навсегда. Не навсегда, конечно, а на профилактику – весь центр потихоньку закрывался, больных выписывали, врачи уходили в отпуска, дошел черед и до столовой. Абстрактно Маша об этом знала, но вот непосредственно…

Есть сразу захотелось ужасно. Маша вышла на улицу, поискать по окрестностям хоть чего-нибудь удобоваримого. Побродила по окрестным выселкам, прожевала застывший чебурек. Зато время прошло незаметно.

Сюрпризы на этом не кончились. После следующего кормления Машу поймала в коридоре завотделением – небольшого роста страшно деловая и суровая женщина.

– Вы знаете, что наш Центр закрывается на профилактику? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Наше отделение закрывается последним, через три дня. Детей, которые к этому времени не будут выписаны, мы переведем в другие больницы.

– А с нами как будет? – холодея, спросила Маша.

– Ну, судя по всему, на выписку домой вам рассчитывать не приходится, значит, будем переводить. Я вам советую поискать место где-нибудь в больнице поприличней, таких условий, как у нас, конечно, нет нигде, но есть, знаете, и совсем плохие. Мы переводим по скорой, тут куда попадешь, а если место заранее есть, мы не возражаем.

До Маши постепенно доходила тяжесть удара. То, что такого ребенка не то что куда-то везти, трогать лишний раз не надо, ей было ясно, но у нее и места никакого нигде не было, и вообще. Сказать было совершенно нечего, надо было как следует подумать. Собственно, это Маша и ответила заведующей:

– Спасибо, что предупредили, я подумаю.

– Только недолго, – отозвалась та. – Я завтра к вам подойду.

Остаток больничного дня прошел для Маши в судорожных метаниях мысли. Она вспомнила все свои старые московские связи, имеющие и могущие иметь хоть какое-то отношение к медицине. Не очень-то их было и много, да еще телефоны бы их отыскать.

Но здесь, в больнице, неподалеку от ребенка, проблема не показалась ей столь уж глобальной, да и отвлекающих факторов хватало – малышку, как выяснилось при вечерней беседе с Ольгой Викторовной, днем пытались экстубировать, то есть перевести на естественный способ дыхания, отключив машину, но большого успеха это не имело. Через полчаса ребенок снова стал задыхаться даже в кислородной палатке (что это, Маша не знала, но звучало убедительно-пугающе). Хоть Ольга Викторовна и объяснила, что полчаса – это тоже прогресс, Маша все равно расстроилась. Потом нужно было покупать новое лекарство, молочная кухня не хотела возвращать банки из-под молока, снова хотелось есть – каждое, даже само по себе незначительное событие требовало внимания и мешало сосредоточиться.

И только в тряском автобусе по дороге домой до уставшей Маши дошла наконец вся тяжесть свалившейся на нее новой беды. В Центре ребенок, хоть и в тяжелом состоянии, но все-таки стабилен, врачи и сестры здесь хорошие, ведут девочку с самого начала, а новый персонал пока вникнет… Недаром же известно, что Центр – лучшая в Москве клиника для подобных детей, она сюда еле попала, и как это оказалось правильно, в другом месте совсем могли не спасти… И вообще, как можно даже подумать о том, чтобы куда-то везти ребенка, который не может дышать самостоятельно дольше получаса, Машиному пониманию было недоступно. Ее же сейчас тронь лишний раз, и за последствия ручаться нельзя, а уж везти…