Русская сталь - Андрей Воронин

— Что, уже поздно? Но в любом случае хорошо, что я забила тревогу, правда ведь?

— Это в самом деле удача. Правда, всякое удачное стечение обстоятельств вызывает у меня тревогу. Если мне помогает удача, значит, сам я где-то опоздал или дал маху. В любом случае спасибо. Надеюсь, я могу снять еще одну копию?

— Посадка уже идет. Или, по-вашему, мне стоит задержаться?

— Ни в коем случае! Возвращайтесь домой и больше не доверяйте никому своих тревог. Он исчез на пару минут. По возвращении вернул Алисе стопку листов.

— Еще вопрос. У вас в семье вспоминали когда-нибудь об этом Лаврухине?

— Только бабушка. Остальные его не знали. Бабушка познакомилась с ним еще в детстве, когда потеряла родителей. Ее тогда лечили в полевом госпитале, а русский офицер лежал в другой палате и смастерил ей куклу из тряпок. Потом они встретились еще раз и несколько лет прожили бок о бок в Берлине — бабушка с приемным отцом и Лаврухин. Когда шел суд по поводу убийства Талаат-паши, Лаврухин сидел рядом с ней в зале.

— Я слышал, Лаврухин посвятил свою жизнь одному изобретению…

— Не знаю. Бабушка вообще не очень любила вспоминать о прошлом. Ее собственные дети ничего толком не знали. И только нам, внукам и внучкам, удавалось ее немного разговорить в последние годы перед смертью. Правда, насчет изобретений она ничего не говорила.

Секретному агенту по прозвищу Слепой редко приходилось иметь дело со столь далеким прошлым. Вначале он не планировал погрузиться глубже чем до восемьдесят шестого года. Потом стало ясно, что главное в этой истории случилось в далеком сорок первом. Даже меньший, полувековой отрезок — обычный срок рассекречивания закрытых материалов. Считается, что любые тайны за полвека морально устаревают, утрачивают актуальность.

Технические открытия стареют гораздо быстрей. Трудно представить, что «бородатое», не востребованное в свое время изобретение способно двинуть вперед военную промышленность и рецепт изгоя-одиночки может прийтись ко двору. Но в век космических спутников-шпионов и самонаводящихся ракет сталь по-прежнему представляет интерес для военных действий.

«Приветствую тебя, Арсен. Извини за паузу длиной в два года. Не лежит душа писать, когда знаешь, что большая часть корреспонденции за рубеж досматривается на почте специально нанятыми ищейками. Но сейчас наш магазин снова получает товар из Швейцарии, я имею возможность передать конверт одному хорошему человеку, который сопровождает мебель.

Жизнь моя по-прежнему небогата событиями. Надеялся рано или поздно привыкнуть к одиночеству, но оно все равно гнетет. Безумно хочется хотя бы раз в месяц поговорить по душам, но не с кем. Злобствовать вместе с другими эмигрантами я не хочу. Да их и осталось совсем немного. Одни поумирали, другие разъехались еще дальше.

Здесь все больше обращают внимание на химический состав крови. Даже те, кто относился ко мне дружелюбно, теперь выглядят в лучшем случае снисходительными. Сами удивляются широте собственной души — ведь они изволят общаться почти на равных с недостаточно истинным арийцем.

Я мог бы сделать попытку убраться отсюда, но для этого нужно заранее подавать заявление, проходить долгие собеседования, которые больше напоминают допросы. Не хочу выступать в роли микроба под микроскопом…»

«Передавай огромный привет Манушак, молодой маме. Поздравляю и тебя — ты теперь перешел в ранг дедушки, мудрого аксакала…

Новостей о России здесь мало, вдобавок я им не слишком доверяю. Неужели большевики настолько спятили, что решили перестрелять в кратчайшие сроки весь генералитет? Что пишут в американских газетах? Ответ присылай на тот обратный адрес, который увидишь на конверте…»

Сиверов уже слышал со страниц документов разные голоса. Последняя попытка капитана «Лазарева» оправдаться перед судом. Затравленный голос советника посольства Сафонова, все еще надеющегося избежать «вышки». И вот теперь до него впервые донесся голос подлинного героя истории, оставшегося безвестным, как и все настоящие герои. Голос звучал буднично, но благородно. Поражение на поле брани, одиночество в мирной жизни. И несломленная душа.

Последние слова были написаны совсем другим, торопливым почерком:

«Не уверен в успехе своего предприятия. Если не добьюсь своей цели, возможно…»

Дальше следовали три густо замазанные чернилами строчки.

* * *

Ни малейшего намека на суть лаврухинского открытия в письмах из Германии не обнаружилось. Глеб даже рад был этому — ведь противник прочел их раньше. Но все-таки развязка назревала. На это указывали и датчики, и прибытие в Севастополь нового лица.

Человека с эспаньолкой нужно спровоцировать. Вызвать огонь на себя — и способ для этого один.

Для полного правдоподобия Глеб взял тот же самый комплект инструментов, хотя поиски на «Лазареве» собирался вести только для виду. Прибавился только один предмет. Но именно его Сиверов постарался замаскировать до поры до времени.

Он знал, какое изображение поступает с датчиков, это и продиктовало способ маскировки. Подводная съемка или взгляд другого ныряльщика моментально бы разоблачили нехитрый прием Слепого.

Мутная вода, одинокие грустные медузы, веселые стайки фосфоресцирующих рыбок. Чем ниже, тем холодней, тем меньше живности. Главный термоклин — даже сквозь костюм ощущаешь резкую перемену «климата». Если загробный мир существует, он должен быть именно таким: вечный холод, вечная тьма, состояние, подобное невесомости. И покойники с неустанно шевелящимися волосами…

Сейчас кто-то наверняка наблюдает за его уверенными движениями в воде. Люди возле монитора уже не сомневаются в очередном визите на «рэк» главного противника. Но спешить они не станут. Они хотят извлечь пользу. Пусть аквалангист еще раз попотеет. Вдруг ему повезет? А если он выяснил что-то новенькое и точно знает где искать? Пусть только найдет восьмиконечный крест, и вот тогда можно будет «спустить собак».

Глеб не пытался осмотреть как можно больше помещений судна. Сразу приступил к тщательному исследованию двух соседних переборок, разгоняя крабов, соскребая ракушки. Ни на секунду он не забывал, где находится ближайший датчик и каким выглядит движущийся силуэт.

Еще мгновение — и крест, закрепленный на груди, окажется в торжествующе воздетой руке. Движение должно быть естественным, чтобы наблюдатель не почуял подвоха.

* * *

Поиски и опросы престарелых участников рейса продолжались своим чередом, хотя никто в корпорации уже не верил в успех мероприятия. Наконец список пассажиров, еще не переселившихся к месту вечного покоя, был исчерпан. Ответственные лица приняли нулевой итог как должное, можно сказать стоически.

И тут вдруг обнаружился еще один неучтенный господин. В документах судоходной компании удалось разыскать строгий выговор от августа сорок первого года одному из старших матросов «Фридриха» и последующий приказ об увольнении. Поводом для наказания послужила попытка провоза безбилетного пассажира — матрос взял с собой восьмилетнего мальчугана, чтобы высадить его в шведском порту.