Зимняя жатва - Серж Брюссоло

Несчастный случай, один из многих. Как докажешь обратное? Мать чувствовала опасность — вот почему она не любила, когда они уходили вместе. В ее душе поселился страх, причину которого она не решалась себе назвать. Интересно, как долго в полумраке лесной чащи, вдали от свидетелей, Матиас вынашивал мысль покончить с маленьким ублюдком, неловко семенившим рядом по тропинке, шуршавшей сухой листвой? Сколько раз ударяла ему в голову жаркая волна ненависти?

Жюльену вдруг вспомнились кровавые бойни, учиняемые Матиасом над несчастными зайцами, дьявольское возбуждение, которое обычно охватывало его после часа охоты, подрагивающие пальцы на медных донцах гильз, выплевываемые из-под усов проклятия, пот, обильно стекавший с бровей, несмотря на студеный ветер, срывающий с деревьев листву. Своего рода безумие, всегда пугавшее мальчика, в особенности когда Матиас принимался палить без передышки, лязгая затвором, который даже не успевал остывать. И зайцы, всюду зайцы… катившиеся по земле растерзанными клубками, которых никто и не думал подбирать, — так их было много.

Тогда Жюльен не понимал, не мог понять, что отец спешил расстрелять весь запас патронов, боясь поддаться искушению, что покой он обретал, только когда патронташ был пуст. Наконец-то все прояснилось. Теперь он понял… пусть с семилетним опозданием, но все-таки понял.

Избавиться от маленького ублюдка с той же легкостью, как убивают зайца… по неосторожности, в охотничьем запале, когда глаз отдает команду руке стрелять во все, что движется, минуя мозг…

Сколько раз Матиас был на грани такого развития событий?

Прищурившись, Жюльен стал вспоминать взгляды, жесты, редкие слова Матиаса. А что, если он сходит с ума? Неужели и ему суждено погрязнуть в безумии, подобно Бенжамену Брюзу? Не козни ли это его больного воображения?

Как ни хотелось мальчику себя в этом убедить, но в нем упорно пробуждались застарелые страхи, возвращалась тревога, испытанная тогда в лесу. Смутное ожидание опасности, неведомой угрозы. И жгучее, непреодолимое желание вернуться домой, к матери.

Обычно Матиас, набродившись вдоволь, направлялся к болоту или ручейку, опускался на колени и, скинув охотничью куртку, обнажался до пояса и обдавал лицо и грудь ледяными брызгами. Тогда мальчик с недоумением наблюдал, как отец, по-собачьи отфыркиваясь, принимает зимние ванны, для чего ему порой приходилось разбивать лед ударом приклада.

Вот, пожалуй, и все, что осталось у него в памяти от совместных вылазок с Матиасом, этих странных прогулок, которые в любую минуту могли закончиться душегубством. «Вздор, — прошептал он, захлопывая альбом. — Ты все выдумал. Вообразил невесть что…»

Его лихорадило; виски горели, наливаясь вязкой, тяжелой кровью, как накануне письменной работы в пансионе или когда он часами заучивал ответы на экзаменационные вопросы. Неужели Матиас до такой степени его ненавидел, что готов был пойти на убийство? До такой степени, что с помощью кусочка свинца собирался уничтожить внушавший ему отвращение плод кровосмесительной связи? Он попытался представить мать, стоящую возле окна и вглядывающуюся в черноту леса, всякий раз вздрагивающую, когда оттуда доносилось приглушенное кронами деревьев эхо выстрела. Осмелилась ли она хотя бы раз, один-единственный, четко определить причину своего страха?

Жюльен зажег вторую свечу. Он с головы до пят покрылся потом. Отныне мальчик ничуть не сомневался, что смерть и преступление роковым образом переплетены с судьбами всех Леурланов. Дрожа от страха, пережитого в прошлом, он внезапно ощутил потребность спуститься в подвал и раздобыть что-нибудь сладкое. Воск обжигал пальцы, но он не чувствовал боли. Очутившись в подземелье, Жюльен, отдав должное запасам деда, вволю наелся шоколада. Пиршество пошло на пользу: его перестало трясти, и он успокоился. Уже собравшись уходить, мальчик вдруг увидел в самом дальнем углу подвала, в пространстве между двумя белеющими колоннами, кучу какого-то хлама. Это был старый матрас с изъеденным мышами полосатым чехлом, лежавший прямо на полу, возле которого стоял перевернутый ящик. Жюльен присел и без зазрения совести принялся изучать его содержимое. Пальцы мальчика сначала нащупали кожу портупеи и пустой револьверной кобуры, еще там оказалась карта местности с английскими обозначениями, в которой он ничего не разобрал. На одежде сурового полотна, напоминающей комбинезон летчика, темнели пятна крови. Кто-то явно здесь прятался. Наверное, англичанин, подобранный Адмиралом. Возможно даже — пилот того самого «лизандера», угодившего в центр Вороньего поля.

Ему сразу стало легче дышать. Многое разъяснялось: раздражающее присутствие прятавшегося в лесу «призрака», устроенное на «Разбойнице» пристанище. Наверняка вещи принадлежали англичанину, десантнику, приземлившемуся на минном поле, которого так некстати спас дед Шарль. Адмирал укрыл его в подземелье по той простой причине, что из-за бомбы, находившейся в доме, тот был недосягаем для немцев. Когда летчик смог передвигаться, Адмирал привел его на корабль, оборудовав для него новое, менее опасное убежище. Дурная слава судна не позволила бы местным приблизиться к нему и на пушечный выстрел. Там, вдали от посторонних глаз, раненый, снабжаемый стариком всем необходимым, окончательно выздоровел.

А потом в один прекрасный день Шарлю Леурлану вдруг надоело жить на белом свете, и он шагнул на поле со смертельной начинкой. Тогда англичанин остался один, без чьей-либо помощи. С тех пор он укрывался в лесу, не осмеливаясь показаться на глаза новым обитателям поместья. Он предпочел умереть с голоду, не доверился французам, многие из которых, как ему было известно, добровольно сотрудничали с оккупационными властями. Его-то и видел Бенжамен Брюз в зарослях кустарника — англичанина, которому Адмирал, наверное, отдал одежду покойного сына взамен разорванного, окровавленного комбинезона! Пресловутую охотничью куртку, фуражку и сапоги. Это и ввело в заблуждение скульптора. Алкоголь довершил остальное, на время вернув из небытия младшего Леурлана.

Мальчик отшвырнул тряпки подальше. Теперь он чувствовал себя намного лучше. Можно ли быть таким глупцом! Матиас лежал в земле, Бенжамен — жалкий пропойца, а он, Жюльен, не по возрасту легковерен.

Упрекая себя во всех смертных грехах, мальчик поднялся по лестнице, размышляя, не опередить ли ему летчика, который от отчаяния мог попытаться проникнуть в усадьбу. Уж очень не хотелось Жюльену, чтобы в их доме оказался посторонний.

«А что, если принять эстафету у Адмирала и время от времени приносить ему продукты, оставляя их неподалеку от корабля?» — думал он, выходя на улицу.

Такое решение показалось ему достойным компромиссом. В полном согласии с совестью, мальчик поспешил к хижине. Проходя мимо Цеппелина, он, как всегда, погладил его по спине, чтобы тот не залаял. Но на этот раз рука Жюльена ощутила неподатливую жесткую шерсть — пес не отозвался на его прикосновение. Твердая как камень мертвая плоть. Обычно собака сразу реагировала на ласку, проводила шершавым языком по руке хозяина, тихонько повизгивала.

С бьющимся сердцем Жюльен наклонился. Цеппелин лежал на боку, под его головой трава стала липкой от крови. Кто-то перерезал псу горло.