Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

У нас тут похоже на зиму, и когда я отправляюсь на позиции, то кутаюсь в башлык Осипа… мои где-то затеряны. Вчера и сегодня дул сильный ветер, сопровождаемый снежной метелью. Сейчас Осип уехал, Трофим похрапывает, Кара-Георгий шелестит газетой – вероятно, читает, а я за двумя свечами – одна вделана в голубую кружечку, набитую бумагой, другая прилеплена ко столу – пишу тебе эти строки и мыслями несусь к тебе, моя маленькая снежинка… «снежинка» потому, что их много упало сегодня у меня на подоконник, и затем потому, что ты под их шелест вспомнилась мне со своим белым боа, которое тебе идет… Мы сидели с тобой в театре, и ты не всегда-то замечала, как часто я косился на тебя, уставая от […] ломанья на сцене… Теперь я один и в одинокой халупе, уныло освещенной моими светильниками, мне живее и ярче вспоминаются 21 день, так быстро пролетевшие в Петрограде… Там как-то это сильно не чувствовалось и не переживалось, тем сильнее встает все это на душе, все эти картины, когда они отодвинуты на перспективу прошлого.

Сейчас слышна редкая ружейная стрельба (я в 4–5 верстах от окопов), прерываемая иногда взрывом бомбы, брошенной из бомбомета… В окопах сейчас холодно и неуютно, особенно противен этот пронизывающий ветер… Мы устраиваемся тепло и основательно, а там посмотрим, кто кого переморозит. Пленные производят впечатление жалких задерганных животных.

Давай, моя детка, свои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму и Лелю.

От сестры Лили получил посылку.

20 октября 1915 г.

Дорогая моя Женюра!

Пишу тебе из уютной и красивой комнатки, расположенной в барском доме польского помещика. После моей скромной халупы чувствуешь себя как бы поднятым на кол. Заехал я сюда из-за возложенного для меня поручения… таков уже удел бригадиров.

Проездом через тыл видел Писанского, который бежит из полка, базируясь на свои четыре ранения… Доктор Богорад острит над ними: «Они, как прежние запорожцы, хотят своего кошевого… и никакого другого… Подай им батьку Снесарева…» Мой № 1 по храбрости только улыбается.

А вчера, когда я готовился к выезду, ко мне украдкой завернул Федя (доктор, Маслов), и мы с ним напились чайку и поболтали. Те же все оханья и те же ужасы.

Получил, моя беленькая детка, твое письмо от 10-го… Ты подметила, что последние (или последний) дни я был невесел… Еще бы! Трофим еще за три дня до отъезда начал реветь вместе с женой… Сейчас он сидит около меня (я его взял с собою) и углублен в чтение газеты.

У меня много возможностей: 2–3 в Петрограде, 1 – Могилеве, 2 – у нас, и до сих пор я еще ничего не получаю; правда, со времени моего приезда сюда прошло 8 дней, но пора бы чему-либо и открыться. Впрочем, я совершенно спокоен… Судьбу не нужно ни торопить, ни задерживать: она сама себя знает.

Как-то перечитал Марселя Прево «Полудевы». Это положительно серьезная вещь. Правда, в русском переводе гораздо выходит все длиннее и тяжелее, но прелесть и свежесть анализа, яркость вскрытых ран и смелость мысли подкупают и трогают. Вчера перечитывал Марка Твена и от некоторых вещей хохотал страшно: мои три человека были, я думаю, крайне удивлены, слушая мой хохот. Смешон особенно рассказ, где девочка проглотила кусок щепки и стала кашлять, а мать вообразила, что у нее грипп… Хороши ночь супругов и роль супруга, выполнявшего разные поручения супруги.

О Маслове начинают беспокоиться… я раз уже написал. Если ты можешь обойтись без него, то высылай его в полк с 18 ящиками спичек. Кондаков едва ли соберется или соберется нескоро. Забыл сегодня спросить, высланы ли тебе 1162 руб. Как обстоит дело с нашими вещами, получишь ли их или получишь за них деньги? Сегодня услыхал, что будто бы раненый 10-го Островский в дороге умер. Буду пока надеяться, что это неправда… передают как чистый слух. Док[тор] Богорад говорит, что у Островского рана не смертельная, и он слуху не верит. К сожалению, Богорад Островского сам не видел и о ране его судит по рассказам других. Мое поручение возьмет у меня 3–4 дня, а потом я вернусь на позицию.

Когда же Леля напишет мне письмо со своими мудрыми вопросами, иначе я успею забыть, как ее звать. Давай, золотая, глазки и всю, а также малых; я вас всех обниму, расцелую и благословлю. Ваш отец и муж Андрей.

23 октября 1915 г.

Дорогая моя и славная беленькая (наладил я что-то – беленькая да беленькая… ничего не поделаю, эпитет от корня бел лезет сейчас же в голову) женушка, четвертый день сижу в прекрасной обстановке и с утра до вечера занимаюсь порученным мне делом. Сегодня пропустил мимо себя до 500 лошадей и, вероятно, удивил офицеров и ветеринара своим быстрым приговором… Могли ли они предполагать, что пехотный бригадный раньше был четыре года в лошадиной дивизии и много сотен коней пропустил мимо своих глаз. Но все-таки я нахожу свободные минуты, чтобы прочитать (или больше пробежать) несколько французских книг довольно фривольного содержания. В библиотеке пана, очевидно, таковых не мало. Сегодня, читая «Physiologie du Mariage»[ «Физиология брака»] Бальзака, удивляюсь великому таланту этого литературного прощелыги. Тема узкая, сальная и глупая: «Брак есть борьба между мужем и женой, в которой жена хочет надуть первого, а он – остаться владыкой второй». Но как разработана эта тема! Сколько юмору, фантазии, дивно и изящно описанных эпизодов! Воображаю, как пагубно и иссушающе такие книги действуют на французскую молодежь! А сколько их, таких книг… ведь эта из старых, нагие и бесстыдные идеи которой все-же прикрыты шуткой, изяществом и талантом писателя. А другие – более новой формации, им же несть числа.

Я тебе писал, что ехал с Нат[альей] Никол[аевной] Кивекэс. Я с ней много говорил и теперь припоминаю, что многое в ней как-то показалось мне неясным. (В Скобелеве я с ней разговаривал только один раз, что мы и припомнили.) Сейчас мне ясно, что неясное в ней было то, что подарил ей Париж – она в нем была много раз, а раз – оставалась два года. Все это у нее как-то иначе, вверх тормашки. Говоря о нас с тобою, я случайно заметил: «Мы с женой люди религиозные и этим много сильнее других». «И вы религиозный?» – она подняла на меня глаза и задумалась. Она еще не раз, под разными формами, повторила все тот же вопрос и, очевидно, никак не могла этого уразуметь… Вот он, Париж, с его духовным гнетом; прежде всего, он отнимает у человека Бога и, не дав ничего взамен, тянет его на простор проб и распущенности. Уж нашу дочку, женушка, мы в Париж не пустим, чтобы она не угорела.

Пока не имею никаких новостей относительно своей персоны… может быть, где-либо что и решено. Часа два тому назад ходил по парку, и думы мои летели во все стороны… Думал о женушке – что-то она делает, о Киске, которая не особенно ладила со своим отцом, но очень усердно его крестила, отправляясь 6-го спать, о наших двух молодцах… и другие думы лезли в голову, вне семейных… Сейчас что-то с моей головой неладно: болит что-то, а ночью вижу непрерывные сны – один за другим. Сейчас немного лучше, а то начал уже думать, не следы ли это моих контузий. Пора ложиться спать. Давай глазки и головку, да троицу нашу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.