Держи меня за руку - Долен Перкин-Вальдез
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, ты меня напугал. Ты чего так рано?
– Я видел тебя на днях в магазине.
– В каком?
– Ты была с тем мужчиной, Уильямсом. Покупала продукты. Я даю тебе деньги, а ты на них содержишь его семью?
– Пап, ему выдают талоны. Твои деньги ему не нужны. – Бутылки звякнули, когда я попыталась закрыть сумку.
Папа хлопнул ладонью по столу. Я и сама понимала, как неубедительно звучат мои слова.
– Помнишь, ты в старших классах постоянно делала уроки за этим столом? Лучшая выпускница. С великолепным будущим. Сивил, еще не поздно.
Я не ожидала, что папа проснется так рано. Мне хотелось улизнуть, избежать разговора, но Тай и его родители должны были заехать за мной.
– Не поздно для чего?
– Ты все еще можешь принести пользу миру, стать врачом.
– Пап, пожалуйста, не сегодня.
– Ты могла поступить в любой университет в стране. Спелман. Университет Фиска. Говардский. Но выбрала ближайший. «Тигры» Таскиги. Ты хотела порадовать меня тем, что пошла в мою альма-матер?
Боже милосердный. Я толком и не проснулась еще, а тут судьбоносный разговор.
– Наверное, – честно ответила я. – Но мне там сразу понравилось.
– Я и правда обрадовался, Сивил. Я радуюсь всему, что ты делаешь.
– Кроме походов по магазинам с неграмотным деревенщиной. – Прозвучало грубо, и я это понимала, но не знала, как ответить иначе. Он застал меня врасплох. – Папа, помнишь, что ты говорил мне, когда я была маленькой? О том, почему вы назвали меня Сивил?[35]
– Потому что хотели, чтобы ты была свободной. Тринадцатая и четырнадцатая поправка должны были гарантировать гражданам равные права[36]. Но в год, когда ты родилась, это еще оставалось мечтой.
– Так позволь мне быть свободной.
– Я знаю, тебя мучает то, что случилось с теми детьми, но, солнышко, ничего уже не исправить. А этот мужчина…
– Мэйс. Этого мужчину зовут Мэйс Уильямс.
– Сивил, ты должна жить своей жизнью. Двигаться дальше. Эти люди тебе не семья.
– Почему ты говоришь об Уильямсах так, будто они марсиане?
– Что ты нашла в нем, Сивил? Какой будет твоя жизнь с ним?
Господи боже, папа думает, что Мэйс ухаживает за мной. Мы только один раз поцеловались, ничего больше. Но я не решилась разубеждать отца, побоялась, что, услышав правду, он сочтет меня распущенной.
– А что насчет Тая?
– Пап.
– Он хороший парень. С дипломом.
– Ему до сих пор мама белье стирает.
– Мать Тая – из числа самых блестящих юристов в городе.
– Я знаю, папа. Просто…
– Уильямс – взрослый мужчина. Ты к такому готова?
– Готова. – Слово вырвалось само собой, но, уже произнося его, я понимала, как неправильно оно прозвучит.
Я не смела взглянуть на папу. Кухонный пол у нас выложен синей плиткой с желтыми прожилками. Мама купила ее в Мексике, куда ездила на семинар для художников, а в Алабаму плитку доставил грузовик. На полу кухни Уильямсов дешевый линолеум. Почему любая красивая деталь в моем доме напоминала мне о том, чего они лишены?
В заднюю дверь негромко постучали, за стеклянным окошком махал Тай.
Папа милосердно промолчал и занялся кофе. Я повесила сумку-холодильник на плечо, схватила куртку и пробормотала «пока».
* * *
Несмотря на раннее утро, на шоссе И-65 уже образовались пробки. Цветные жители Алабамы ездили на «Мэджик-Сити Классик» столько, сколько я себя помню. Для белых жителей штата главными соперниками в футболе были команды «Алабама Тайд» и «Оберн Тайгерс»[37]. Игра, за которой следили они, на Железный кубок, проходила, как и наша, в Бирмингеме на «Леджион Филд», но чаще всего в ноябре. Для черных же главным футбольным соперничеством была борьба Алабамского аграрно-механического с Университетом штата Алабама[38]. Наша культура футбола развивалась бок о бок с культурой белых, они были как две сестры, которые редко общаются, но носят похожие прически. И эти параллельные миры влияли на нашу жизнь больше, чем можно вообразить.
Папа был выпускником Таскиги, но с мамой он познакомился, когда они оба учились в Нэшвилле: он – в медицинском колледже Мехарри, а она – в Университете Фиска. Таунсенды, в отличие от многих других семей, не имели отношения к учебным заведениям, чьи команды участвовали в игре, но даже мы несколько раз приезжали в Бирмингем посмотреть матч.
Борьба между «шершнями» и «бульдогами» не ограничивалась игрой в футбол. Многие приезжали ради знаменитой Битвы оркестров. Марширующие мажоретки, по-армейски четкая барабанная дробь, огромный шершень, отплясывающий на поле. В Алабаме было не много событий, способных затмить это ежегодное зрелище. Ралси относились к празднику очень серьезно и ни разу не пропустили матч года. Все в их семье закончили Университет штата Алабама. Сев в машину, я увидела, что Тай и его родители оделись в черное с золотом – цвета их альма-матер. На миссис Ралси был свитер с золотистым воротом.
Из-за пробок дорога в Бирмингем заняла больше двух часов. Отправляясь на «Мэджик-Сити Классик», Ралси явно желали забыть про работу, так что я не стала заводить разговор про Уильямсов. В машине мы подпевали Натали Коул, Глэдис Найт и «Джексон 5». Тай гениально пародировал Ричарда Прайора[39]. Алиша втянула нас в дурацкую игру – нужно было по очереди называть ассоциации к словам. Потом миссис Ралси завела «угадай мелодию». Отец Тая был начисто лишен слуха, так что загаданные им песни никто не узнавал. Тай передавал по кругу бутылки колы, и мы выпили столько, что в итоге всем понадобилось в туалет. Мистер Ралси тщательно выбирал, куда бы заехать. На многих заправках уборные запирались на ключ, и если туда хотел попасть черный, ему говорили, что туалет не работает. А в тех местах, где ключ все же давали, часто обнаруживался мерзкий свинарник.
Когда мы приехали в Бирмингем, старшие Ралси отправились искать друзей, а мы с Алишей и Таем попытались узнать у прохожих, во сколько начнется парад. Тай был не прочь встретиться с товарищами по университетскому обществу, но не хотел потерять меня и Алишу в толпе, поэтому держал нас за руки.
– Ну, пойдем.
Как только послышался барабанный бой и запахло свиными колбасками, я расслабилась. Воздух дребезжал от металлических воплей репродуктора. Повсюду были болельщики в ярких нарядах. Черное. Золотое. Синее. Красное. Розовое. Зеленое. Ладонью я разгладила свой свитер, чувствуя себя толстухой