Секретный пилигрим - Джон Ле Карре

– Я британский чиновник, – сказал я.

– Простите, как вас зовут?

– Это не важно.

– Но вы ведь важная персона!

Когда заключенных выводят из камеры на допрос, они чаще всего в своем первом порыве несут всякую чушь, поэтому я ответил ей серьезно:

– Я сотрудничаю с израильтянами по вашему делу. Это все, что вам нужно знать.

– Делу? Значит, я уже стала делом? Забавно. А мне-то казалось, что я – человек. Прошу вас, садитесь, мистер Никто, – сказала она, усаживаясь.

Итак, мы сидим в описанном мною порядке, причем лицо капитана Леви находится позади Бритты, несколько вне фокуса, как и выражение на нем. Полковник не встал, чтобы приветствовать Бритту, и практически не обращал на нее никакого внимания. Казалось, он вдруг утратил всякий интерес к делу. Он поглядывал на свои часы. Они были из матового металла и на его бронзовом запястье выглядели оружием. Запястья Бритты были белыми и гладкими, как у Моники, но с красными ссадинами от наручников.

Ни с того ни с сего она начала поучать меня.

Начала без вступления, будто продолжая урок. В каком-то смысле так оно и было, ибо я вскоре понял, что она поучала так всех, во всяком случае, тех, кого относила к буржуазии. Она начала с заявления, которое просила передать моим “коллегам”, как она их назвала, поскольку, по ее мнению, власти не совсем правильно понимают ее положение. Она считает себя военнопленной, подобно тому, как военнопленным считается израильский солдат, попавший в руки палестинцев, а потому требует к себе соответствующего отношения и привилегий, предусмотренных Женевской конвенцией. Здесь она находилась в качестве туристки и не совершила никаких преступлений против Израиля; ее арестовали лишь на основании приписываемых ей прегрешений в других странах, что является умышленным актом провокации против мирового пролетариата.

Я прыснул со смеху, и она запнулась. Смеха она не ожидала.

– Позвольте, – возразил я. – Либо вы военнопленная, либо невинная туристка. Нельзя быть и тем, и другим.

– Речь идет о невиновности и виновности, – ответила она без колебаний и возобновила свою лекцию. Ее враги – не только сионизм, заявила она, но и динамика буржуазного угнетения, подавление естественных инстинктов и сохранение деспотической власти под вывеской “демократии”.

Я вновь попытался прервать ее, но на сей раз она просто игнорировала мои слова. Она сыпала цитатами из Маркузе и Фрейда. Она ссылалась на восстание достигших половой зрелости сыновей против своих отцов и осуждение ими же этого восстания по мере того, как они сами становились отцами.

Я взглянул на полковника, но он, казалось, задремал.

Цель ее “акций” и “акций” ее товарищей заключалась в том, чтобы остановить этот подсознательный цикл подавления во всех его формах, проявляющийся в порабощении труда материализмом, в репрессивном принципе самого “прогресса”, и высвободить реальные силы общества, такие, как эротическая энергия, направив их в новые, раскованные формы культурного созидания.

– Все это нисколько не интересует меня, – запротестовал я. – Прошу вас, прекратите и послушайте меня.

Поэтому так называемые “террористические акты” преследуют две четкие цели, продолжала она, будто не слыша меня: первая – расстроить армии буржуазно-материалистического заговора и вторая – дать предметный урок тягловой силе земли, потерявшей способность видеть свет в конце туннеля. Другими словами, привнести брожение и пробудить сознание наиболее угнетенных масс народа.

Она при этом добавила, что, хотя и не является адептом идеи коммунизма, предпочитает ее теории капитализма, поскольку коммунизм – это мощное оружие против эгоцентризма, превращающего собственность в тюрьму для народов.

Она отстаивает сексуальную свободу и право – для тех, кому это требуется, – пользоваться наркотиками как средством раскрытия свободного “я” в противоположность несвободному “я”, кастрированному посредством агрессивной терпимости.

Я повернулся к полковнику. Существует определенный этикет допроса, как, впрочем, он существует во всем.

– Нужно ли нам выслушивать всю эту дребедень? Эта дама ваша пленница, не моя, – сказал я. Дело в том, что у меня не было права предъявлять ей здесь законные претензии.

Полковник приподнял голову лишь настолько, чтобы равнодушно взглянуть на нее.

– Ты хочешь вернуться в камеру, Бритта? – спросил он. – Хочешь посидеть на хлебе и воде пару недель? – Его немецкий звучал так же странно, как и английский. Он вдруг показался мне и мудрее, и старше своих лет.

– Я еще не закончила, спасибо.

– Если хочешь оставаться здесь, будешь отвечать на его вопросы, а пока заткнись. Решай. Хочешь уйти – пожалуйста. Он добавил что-то на иврите капитану Леви, которая рассеянно кивнула. Заключенный араб вошел с подносом, на котором стояли четыре чашки кофе и вазочка с песочным печеньем; он скромно обнес всех кофе, включая капитана Леви, а печенье поставил посредине стола. Нами овладела какая-то апатия. Бритта протянула свою длинную руку за печеньем – лениво, словно находилась у себя дома. Полковник грохнул кулаком по столу и, опередив ее, успел отодвинуть печенье в сторону.

– Так о чем, простите, вы хотели спросить меня? – поинтересовалась Бритта как ни в чем не бывало. – Вы желаете, чтобы я выдала вам ирландца? Какие другие аспекты моего дела могут интересовать англичан, мистер Никто?

– Если вы выдадите нам одного конкретного ирландца, мы будем удовлетворены, – сказал я. – Вы год жили с мужчиной по имени Саймус.

Она была довольна. Я дал ей новую тему. Она внимательно посмотрела на меня и, похоже, обнаружила в моем лице что-то знакомое.

– Жила с ним? Это преувеличение. Я спала с ним. Саймус пригоден только для секса, – объяснила она с хитрой улыбкой. – Он был нужен для удобства, своего рода бытовой прибор. Причем я сказала бы: хороший прибор. И я для него была тем же. Вы любите секс? Иной раз к нам присоединялся еще один мужчина, а порой и девушка. Мы комбинировали. Это к делу не относилось, но нам было весело.

– К какому делу? – спросил я.

– К нашей работе.

– Какой работе?

– Я ведь уже описала вам, чем мы занимались, мистер Никто. Я говорила вам о наших целях и мотивах. Гуманизм не надо приравнивать к ненасилию. За свободу надо бороться. Иногда даже самые высокие цели могут быть достигнуты лишь с помощью насилия. Разве вы этого не знаете? Секс тоже может быть сопряжен с насилием.

– В каких видах насилия участвовал Саймус? – спросил я.

– Мы говорим не о бессмысленных актах, а о праве народа оказывать сопротивление актам, совершаемым силами подавления. Вы – часть этих сил. Или вы, может быть, сторонник стихийности, мистер Никто? Может, вам следует освободиться и присоединиться к нам?

– Он – террорист, – сказал я. – Он уничтожает невинных. Его недавней целью была пивная на юге Англии. Из-за него погибли одна пожилая пара, бармен и пианист. И, даю вам слово, он не принес освобождения ни одному обманутому рабочему.