Отель «Ambassador» - Виктор Степанычев

Минуты три продолжалось народное камлание, по разумению Веклемишева, имеющее цель материализации «великого и ужасного». Наконец в дверях появился тот, кого терпеливо ожидали черные зрители и его белый пленник. Одеяние самого народного кумира не имело ничего общего с мочальными нарядами свиты. Злобно ощерившаяся клыками голова леопарда покоилась на макушке Мамба-Шаку, опадая шкурой на его спину. Из подобного же материала были изготовлены набедренная повязка и широкая портупея, спускающаяся с плеча к поясу. В руках «великий зулус» держал огромный посох из черного дерева с венчающим его черепом. Вряд ли последнее украшение было настоящим, уж слишком малым оно смотрелось. Хотя, как знать, вроде бы некоторые африканские народы умели высушивать черепа поверженных врагов до размера кулака.

Овации продолжились в ритме две четверти, только утробное «Ха!» превратилось в скандирование имени вождя: Ша-ку! Ша-ку!..

«Ну да черт с ними, с этим посохом и звериным прикидом зулусского Робин Гуда, – забеспокоился Веклемишев. – Поверни-ка личико, милок, чтобы тебя лучше можно было рассмотреть под мордой леопарда. Ну, еще… Ты на меня в окошко смотрел, теперь моя очередь. Вот теперь хорошо видно красавца. Черная физиономия с приплюснутым носом, шрам на левой щеке. Что и требовалось доказать… Так какой у нас план дальнейших мероприятий?»

А дальше все произошло совсем не так, как предполагал Веклемишев. Неустрашимый и мудрый Мамба-Шаку не удостоил пленника даже взглядом. Он подошел к трону, но не сел, а остановился и обвел зрителей тяжелым взглядом исподлобья. Крики и рукоплескания мгновенно стихли. Помедлив секунду, Мамба-Шаку резко выкинул вверх руку с посохом, ударил им о землю и начал говорить.

Веклемишев не понимал ни слова из речи «великого и ужасного». То, что это не африкаанс, было совершенно ясно. Вадим разобрался в командах «штурмана», которые звучали на этом языке, смеси английского, немецкого языков и нидерландского диалекта. Но то наречие, на каком сейчас говорил Мамба-Шаку, ему было незнакомо. Вероятно, это был язык зулу или, возможно, какое-то местное наречие. Ввиду отсутствия понимания того, что произносил оратор, Вадиму пришлось сконцентрироваться на его жестикуляции, для того чтобы попробовать разобраться, о чем идет речь.

Мамба-Шаку отрывисто выкрикивал фразы и отдельные слова, часто выбрасывая посох черепом в сторону зрителей. Пару раз и Веклемишев удостоился подобного жеста. Тон речи при этом был жесткий. И вообще в выступлении «мудрой мамбы» сквозила явная воинственная направленность. Скоро Вадиму надоело слушать то, что ему было совершенно непонятно, и вообще он устал от долгого стояния, а главное – от бессмысленности происходящего. Веклемишев пошевелил плечами, разминая затекшие мышцы, потянувшись, свел за спиной лопатки и неожиданно для себя и окружающих зевнул.

Сдавленный рык был ответом на его неподобающее поведение.

Вадим покосился на звук и обнаружил, что рычит и злобно при этом сверкает очами «штурман». При появлении Мамба-Шаку он ретировался с арены, заняв место неподалеку от пленника.

Веклемишев в ответ на недобрые проявления чувств соседа доброжелательно улыбнулся, за что получил предупреждение в виде недвусмысленного покачивания копьем. Ответить должным образом на недружественный жест «штурмана» он не успел, так как в это время выступление «великого и ужасного» закончилось, ознаменовавшись ревом множества глоток, что отвлекло внимание Вадима.

Мамба-Шаку с удовлетворением выслушал проявление чувств народа, качнул в знак одобрения леопардовой головой, после чего уселся на трон. Крепкие зулейки с опахалами, хотя жары особой и не было, стали усердно обмахивать ими грозного повелителя. К Мамба-Шаку наклонился один из двоих, стоящих за троном. Они перекинулись несколькими словами, после чего ряженый вышел на середину арены к воткнутому в землю копью и поднял руку, призывая к тишине.

– Братья! – торжественно обратился он к зрителям. – Наш вождь, неустрашимый Мамба-Шаку, напомнил всем нам, что зулусы – великий и гордый народ.

Толпа одобрительно загудела. Веклемишев с трудом, но понимал, о чем ведется речь, – оратор говорил на африкаанс.

– Мы помним добро и не прощаем зло. Этот белый, – ряженый выбросил руку в сторону Вадима, – причинил боль и страдания нашим братьям. И за это он должен понести самую суровую кару.

Зрители обратили взоры к пленнику и загудели еще громче. Вадиму крайне не понравились последние слова оратора. Конечно, черным браткам – братьям меньшим он накостылял, но не так уж и сильно, чтобы речь шла о страданиях и, соответственно, о суровой каре.

– Но наш Мамба-Шаку добр и мудр, – выкурил очередную порцию фимиама ряженый, – и не желает бессмысленного кровопролития.

«Ни хрена себе! Какое еще кровопролитие? Бессмысленного не желает, а хочет осмысленного? Они что, собираются надо мной суд Линча устроить? Мы так не договаривались, Шаку! – вихрем пронеслись в голове Веклемишева тревожные мысли. – И вообще, не пора ли ноги делать из этого цирка! Или все же стоит дослушать?…»

На всякий случай Вадим незаметно пробежал глазами по сторонам, подыскивая пути отхода. Три возможных направления бегства из четырех перекрыты зрителями, стоящими плечом к плечу, и охранниками. Да и для того, чтобы воспользоваться четвертым, требуется вырубить как минимум двоих и лишь после этого рвануть в проход между балаганом и покосившейся лачугой, сколоченной из ящиков из-под фруктов и дырявой фанеры. Поможет общая суматоха, и, если пуля не догонит, можно попробовать затеряться в лабиринте хибар.

Хотя как тут затеряешься, с белой физиономией, и в какую сторону выбираться?…

От размышлений о бегстве Веклемишева отвлек резкий выкрик оратора.

– Бой!!! Справедливость и доброта Мамба-Шаку не имеет границ. Вождь решил, что, если белый победит в рукопашной схватке трех зулусских воинов, он даст ему свободу.

Толпа радостно взревела, в отличие от Вадима, который произнес про себя несколько душевных фраз на посконно сермяжном, помянув зулусских предков до седьмого колена и их потомков, ныне живущих на свете с серьезными изъянами в моральном и физическом плане, которых бы через колено, ну и так далее…

Он в бешенстве повернулся к Мамба-Шаку и поймал его взгляд, прячущийся под головой леопарда. Веклемишев был готов поклясться, что в глубине глаз «справедливого и мудрого» скрывается если не смех, то уж ирония – точно. А вот и уголок рта на каменно застывшем лице Шаку совсем незаметно дернулся, явно сдерживая улыбку.

«Ах ты ж, морда черная! – скрипнул зубами Веклемишев. – Решил, значит, спектакль устроить? Зрелище для народа? А вот хрен тебе, а не бой! Пальцем не шевельну. А хотя… Хочешь боя? С тремя зулусами? Получишь! И какаву с чаем тоже. Ты сам этого захотел! И посмотрим, как выкручиваться будешь!»

Несколько мгновений Вадим сверлил глазами Мамба-Шаку, а потом презрительно дернул подбородком, отвернулся и исподлобья оглядел толпу. Зрители радостно волновались в ожидании предстоящего представления. Веклемишев рассмотрел, что волнение народа выливается во вполне материальное воплощение: черные руки над курчавыми головами машут зажатыми в них купюрами. А вон тот, не иначе букмекер, с авторучкой принимает деньги и делает отметки в записной книжке. И в этой стороне еще один…