Теория бесконечных обезьян - Екатерина Звонцова

– А вообще в слове «манипуляция», Жень, нет ничего такого. Оно «некрасивое» только применительно к нынешнему буму индивидуализма, когда у каждого установка «не трогай меня, я сам». По сути, манипуляция лишь действие. Будет ли оно позитивным или деструктивным, зависит от нас. Учение об эмоциональном интеллекте очень важно, так как иногда эмоциями просто необходимо управлять. В том числе чужими. Особенно если…

Профессор помедлил. Показалось – мучительно. Он отложил ручку, опять потер шрам, потом – все лицо. Под качнувшимися волосами мелькнуло ухо: хрящ оказался разорван и будто смят. Но Женино внимание не на этой детали задержалось, а на шее. Там не было ни одной родинки, кожа напоминала пустынный песок. Наверняка приятно теплый, как в несколько часов между раскаленным днем и ледяной ночью. Редкие, неуловимые часы.

– …Особенно если человека они могут покалечить. Или толкнуть на плохие поступки. Вам придется что-то с этим сделать. Это часть вашей профессии. В мире много страшных оружий, но эмоции – страшнейшее.

Казалось бы, «спасибо, капитан Очевидность, я для этого здесь и учусь». Но почему-то именно после того, как слова произнес этот голос, в жизни стало вставать на места даже то, что раньше шаталось. Именно тогда понимание и пришло.

«Я – это я. И мне это нравится. А однажды я стану еще лучше».

* * *

Он читает курсовую одной из своих студенток, а думает о Павле и том самом «…могут покалечить». Нужно что-то решать, решать срочно и действовать. И миндальный капучино горчит, и теплые тезисы четверокурсницы Умы, исследующей влияние янг-эдалта на ЭИ подростков, кажутся до сырости наивными, и нежный желтоватый свет абажуров в ближней к вузу «Французской пекарне» режет глаза. Все хорошо. В Багдаде спокойно. Почему же тогда все так бесит и триггерит? Откуда бесконечное желание написать г-ну Черкасову и… и что? «Паш, ты случайно не…» Нельзя. Неэтично. Глупо. Что, если он все же ошибается? Так или иначе, отлично, что на выхи Павел вроде собрался к сестре, с обоями помогать. Такое не пропустит ни ради чего. Сестра и хата священны.

Днем Дмитрий Шухарин отписался Жене о следственных успехах – наверное, первому, – а потом вдруг взял и зафолловил его аккаунт в инсте да еще поставил несколько лайков старым постам. Женю это умилило до усрачки, но переться в личку и комментировать происходящее он не стал. Вообще не хотелось лезть господину полицаю в голову: творился там, наверное, сущий ад, да еще все бесы при табельном. Это Варька – и как автор, и как человек – любила тонкое праздное копание в сложных душах; Женя же в целом предпочитал сложные души только спасать, а в ближнее окружение допускать те, что попроще. Ну за одним-единственным… одним-единственным…

– Джуд Джокер? Это вы! Ой, а можно книжку подписать?!

Ебать-копать. Опять-раз-пять. Он аж вздрагивает. А еще откуда-то озноб по спине.

Его узнают на улице не с такой частотой, с какой, наверное, узнают Баскова и Киркорова, но все-таки случается. И всегда вот это «Ой!». Несколько раз ловили в ашанах, в метро, в кинотеатрах и в книжных магазинах, разумеется. А вот тут – еще никогда.

Первой в поле зрения попадает не книжка – пилотный томик «Позовите Дворецкого», – а жратва. Круглая песочная корзиночка с клубникой и йогуртовым кремом, в заведении фирменная. Кровавые ягоды на снежной белизне. Взгляд цепляется за них, и в голове – премерзкая зыбкая ассоциация не пойми с чем, но она мешает улыбнуться. Женя сглатывает. Машинально отодвигает подальше от чужого десерта курсач и собственную чашку. Только после этого берет книгу, открывает на титульнике и поднимает глаза.

– Привет, конечно, как вас…

Снова красное и белое. Губы и волосы. Книга падает из рук, но ни стука, ни шелеста обиженных страниц не слышно. Что-то уже происходит – воздуха между ним и ей, автором и явно-не-читателем, становится все меньше. Пора хватать его по-рыбьи разинутым ртом. Вдох. Выдох.

– Во-о-оу… Ну привет, Натали. То-то показалось, голос узнал.

Это точно она – тонкая, подтянутая, со струящимися по плечам водопадами чистой платины и грозным личиком тайной дочки Клода Фролло. В ее высоком стакане для латте – двойной, тройной, а может, и четверной эспрессо, цветом – самая грешная земля. Натали не идут эти приподнятые брови, так же как не идет ложь:

– Мы что, знакомы?

Надеялась, что обильные возлияния стирают из памяти подобные встречи? Или делает как студент – проверяет на вшивость? Женя усмехается. Это больно: будто когтистая рука тянет углы рта в стороны – возможно, рука Фредди Крюгера, стоящего за спиной. Наклонившись, Женя подбирает свою книгу, и та мгновенно превращается в Варину «Всего лишь игру», а потом – в горстку пепла или праха, так или иначе, чего-то, от чего поскорее хочется отряхнуться. Зачем Натали здесь? Зачем это все? Ну что за булгаковщина?

– Ночь, Пушкин, клуб, вискарь и трахен. – Он медлит, взвешивая «за» и «против», но все же уточняет: – Хотя насчет последнего что-то мне подсказывает, что это скорее ты трахаешь всех нас каким-то хитрым образом. С этим твоим «Мироздание решает…», с твоей… – вспоминается кое-что, о чем в сегодняшнем разговоре обмолвился Шухарин, и на затылке буквально шевелятся волосы, – …фоточкой у Вариного окошка, это ведь твоя, да? На тигров охотишься, значит? Давно этим балуешься?

Ответная усмешка – кровавая рана, но, когда Натали отпивает кофе, на прозрачном стекле не остается алого помадного следа. И пирожное она откусывает так идеально, будто просто отпилила кусок: ни сыплющихся крошек, ни крема на носу. Глотает, как пиранья, – не жуя. И охотно меняет пластинку, превращая настороженное вальсовое кружение во фламенко на булавочной головке.

– М-м-м… ну ок, зачет, пить ты тоже умеешь. Давно ли балуюсь? Столько не живут.

В пекарне они уже одни. Даже бариста, кассир и уборщица куда-то запропали. В желтом режущем свете сиротливо темнеют пустые столешницы; на окнах перемигиваются гирлянды; в дальнем углу пестрит зазывным созвездием витрина с восемнадцатью видами пирожных и пирогов. Но на созвездие никто не идет. Может, придут еще?.. Точно придут, если у него, доктора Джинсова, просто глюки; если он переутомился или что похуже; если сейчас пырится в пустоту и вдохновенно болтает сам с собой на два разных голоса…

Иногда быть психически нездоровым безопаснее, чем в здравом уме.

– Какой умница. – Прохладная ладонь касается его щеки через стол и заставляет снова посмотреть прямо. – И какой неудобный. Но все-таки не как она.

– Чем?..

Жалкое слово. Жалкое, потому что прикосновение слишком 3D.

– Чем? – повторяет он