Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева - Оскар Санчес-Сибони

зрения, согласно которой советские намерения были каким-либо образом направлены на подрыв системы выгодного экономического обмена. Советский вклад в мировую экономическую систему был велик и постоянно увеличивался. Рост торговли со странами первого мира за последние три десятилетия существования СССР превзошел рост торговли со странами третьего мира и Восточной Европы. Между прочим, в 1960-1970-е годы темпы роста советской торговли с Японией превзошли аналогичные показатели советско-финской торговли. Иными словами, для советской стороны экономические отношения с развитыми странами были более привлекательными, чем отношения со всеми другими странами. Включенность в международную либеральную систему была столь полной, что к 1970-м годам она с легкостью подчинила себе любые идеологические установки, которые еще могли остаться.

В этом отношении показателен небольшой эпизод из истории экономической дипломатии. В январе 1964 года А. Романов, начальник рекламного отдела Внешторгиздата – издательства, ответственного за публикацию материалов, связанных с зарубежной торговлей, – написал Микояну письмо с просьбой поддержать его в небольшой ссоре между ним и редактором «Экономической газеты» – еженедельного издания ЦК КПСС[534]. Группа из 21 японского бизнесмена обратилась к Романову с просьбой опубликовать их поздравление советских граждан с Новым годом, за это они были готовы заплатить две тысячи долларов. Должностные лица Министерства внешней торговли считали, что это может сыграть исключительно положительную роль в укреплении экономических связей между Японией и СССР. Редактор придерживался иного мнения, утверждая, что публикация таких объявлений от компаний капиталистических стран «аполитична», напомнив, что издание является печатным органом Коммунистической партии. Он запретил публикацию [535].

Романов выделил в своей аргументации два момента: экономический и политический. Экономическое обоснование лежало на поверхности: японцы были готовы заплатить две тысячи долларов. Подобного рода объявления от иностранных фирм были хорошим источником валютных поступлений в прошлом, принеся приблизительно ПО тыс. рублей в твердой валюте за 1963 год. В ближайшие несколько лет эта сумма могла быть увеличена в десять раз «при разумной подходке к этому вопросу. Почему же мы закрываем источники, из которых наше государство может черпать выгоды?»[536] Затем А. Романов указал на другие случаи, когда советские издания отказывали в публикации рекламы западных компаний. Например, журнал «Огонек» отказался от договора на публикацию на своих страницах рекламы Chanel, хотя за нее готовы были заплатить десять тысяч долларов. Это приводило его ко второй линии аргументации: такое поведение только поддерживало миф о существовании в Советском Союзе таких элементов, которые стремятся помешать торговле с капиталистическим миром, – миф, который так любила тиражировать зарубежная реакционная пресса. «Вопрос о необходимости внешнеторговой рекламы в СССР и усиления нашей коммерческой пропаганды за рубежом на более солидной основе назрел, и его надо решить в вышестоящих органах», – утверждал Романов. «Серьезность этого вопроса заставила меня обратиться лично к Вам», – писал он[537]. Просьба была отправлена 2 января, а через две недели вышел номер «Экономической газеты», и сердца советских людей той холодной зимой, возможно, согрелись от сердечных поздравлений самых искренних торговых партнеров СССР на Востоке[538].

Глава 6

Слабые отношения: пределы советской экономической дисфункции

Когда весной 1963 года Ф. Кастро наконец посетил Советский Союз, Хрущев, как известно, подарил ему значительное количество оружия [Таубман 2008:645]. Менее известным фактом было то, как именно оценивал Хрущев большую часть помощи, в которой был заинтересован кубинский лидер. Просьба о помощи в строительстве металлургического завода, например, заставила Хрущева произнести тираду о его экономической целесообразности, несмотря на то что проект сулил пропагандистскую пользу и мог рассматриваться как средство укрепления экономической самостоятельности Кубы, а достижение независимости, как мы видели, было одним из важнейших обоснований внешней политики Советского Союза. Хрущев рассказал о просьбе коллегам в Президиуме через несколько недель после возвращения Кастро на Кубу:

Я говорю: «Вот вы хотите металлургический завод построить, мы можем построить, но что будет стоить у вас тонна чугуна? Вы знаете, что она будет стоить? Какая конкурентоспособность? У вас нет коксующихся углей. Вы где уголь будете брать? У нас? 11 тысяч километров вы будете уголь возить или кокс. Так что же у вас будет стоить тонна чугуна?» Он понятия не имеет.

Когда строят, так надо знать, какую прибыль получите? Так какую же прибыль вы получаете? Какую цель вы ставите? Опираясь на свои силы, построить оборонную промышленность? «Нет», – говорит. «А что?» – «Нам банки нужны для консервов» [Фурсенко 2003: 722].

Наставления Хрущева самому ценному новому союзнику свидетельствуют о том типе мышления, который постепенно стал преобладать в советской внешней политике примерно с 1961–1962 годов. Кремль начал проводить анализ эффективности затрат своих программ помощи. Новые установки опустились по бюрократической лестнице – или, возможно, их траектория была прямо противоположной. Так или иначе, исследование состояния кубинской металлургии и ее перспектив, проведенное для Госплана в то время, когда Кастро еще находился в Москве, ясно показывает, что все чиновники были «на одной волне». В исследовании была предпринята попытка сравнительной оценки перспективности инвестиций в уже построенный кубинский никелевый завод и инвестиций в строительство нового металлургического завода. Проводившие анализ пришли к следующему выводу: СССР получит полную отдачу от своих инвестиций в никелевый завод через девять лет, что в два раза меньше срока окупаемости металлургического завода[539]. Помимо более высокого коэффициента окупаемости, в странах советского блока никель и кобальт были дефицитными товарами, что повышало «целесообразность быстрого и первоочередного развития никелевых предприятий Кубы в сравнении с новым заводом черной металлургии»[540].

В 1960-е годы наблюдалось не только окончательное оформление экономических отношений между Советским Союзом и Западом – Советский Союз взял на себя обязательство по поставке энергоносителей через запутанную сеть труб широкого диаметра, – но и своего рода консолидация советских отношений с глобальным Югом. Речь идет не о характере отношений: экономические отношения со странами третьего мира были столь же разнородны, как и сами члены этой обширной категории. Суть в том, что их объем и место в структуре советских экономических отношений стали неизменными величинами. Историки холодной войны любят выдвигать остроумный тезис о том, что, как только в Европе утихла биполярная вражда – процесс, завершившийся с возведением Берлинской стены, – соперничество переместилось из европейской колыбели на международную арену. Но с экономической точки зрения этот рассказ не имеет никакого смысла. Предполагаемое угасание политического конфликта в Европе на самом деле было началом континентальной экономической интеграции, в то время как экономический поворот к третьему миру имел мало общего с положительным развитием сознательной советской политики. Причины, которые привели к этому