Ричард Длинные Руки - пфальцграф - Гай Юлий Орловский

Я осматривался с чувством огромной потери. Как воочию увидел группу отчаявшихся людей, что спешно пытались наладить защиту из того, что у них осталось под рукой. А еще, помимо личных параметров, абсолютно индивидуальных, куда там примитивным считываниям глазной сетчатки или ДНК, пришлось срочно ввести еще одну систему узнавания. По принципу «свой — чужой», где чужими считались все дикие племена.

Это уже потом, когда под натиском варваров все же рухнуло и это… или пошло с каким-то варварским вождем на сотрудничество, система осталась не у дел, а потом, равнодушно наблюдая за дикарями, заполонившими руины, определила с самым высоким уровнем интеллекта и начала выполнять его команды.

К счастью, остатки способных выполнять какие-то функции агрегатов не в состоянии сдвинуться с места, иначе страшно и подумать, что натворили бы аттилы того времени.

Обостренный слух уловил топот множества ног. Подкованные сапоги, это явно солдаты, все спешно бегут вниз по каменной лестнице, каким-то образом узнав, что в святая святых пробрался злоумышленник.

Я услышал взволнованные голоса:

— Вон еще метка!…

— То старая, — ответил другой голос, — а вот след чужака…

— Вон еще!

— Держитесь, он пробрался в Зал Железных Стен!

— Чтоб он там и сдох…

— Не болтать! Ни одно чудовище не устоит против наших копий.

— Брат Макарий!… Давай свою магию!

И еще голос, резкий и злой, провозгласил прямо за дверью:

— Во имя господа нашего Люцифера, хозяина всей земли и всего сущего…

Голоса стали громче, я отскочил к противоположной стене, вжался в нишу, застыл, проверив, хорошо ли я в личине исчезника. Донесся звон металла. В комнату ворвались трое с мечами наголо, все сразу уставились на меня, хотя я и в личине.

— Чужак! — крикнул один изумленно. — А я не верил…

— Как же он…

А третий изо всей дури саданул обухом топора по железу двери, заорал, выпучив глаза:

— Вторжение! Тревога!… Все сюда!

Загремели подкованные сапоги, а я, несмотря на то, что в ловушке, успел подумать, что эти «Вторжение! Тревога!» звучат как-то… чужеродно. Словно эти слова часто звучали здесь, а потом, когда умолкли, люди успели запомнить и перенять, все мы попугаистые обезьяны.

В коридоре блестят доспехи и обнаженное оружие, яблоку негде упасть, я лихорадочно придумывал, что же делать, но пошло шевеление, все вжимались в стены, а по узкому коридору в зал прошел громадный человек.

Я его узнал еще по росту, тогда при первой встрече показался огромным, широким, с толстыми руками и ногами, но тогда был в доспехах, похожий на закованную в сталь башню, а сейчас, когда в распахнутой на груди рубашке, я с содроганием понял, что этот человек крупнее и сильнее меня.

— Сэр Светлый, — ухмыльнулся он. — Ну еще бы…

— Можете звать сэром Ричардом, — сказал я милостиво.

— Да мне все равно, — ответил он, — как тебя звать. Закопают тебя сегодня же на заднем дворе.

— Ах, Хоффман, — сказал я, нарочито опустив «сэр», — не ты ли кувыркался в пыли, выбитый ударом моего копья?

Мне показалось, что воины переглянулись с великим изумлением. Хоффман побагровел.

— Это была случайность. А то, что ты умрешь здесь, — это не случайность. Эй, взять его! Я торопливо вскинул руку.

— Не спешите! Хочу сообщить, что мои войска окружили эту небольшую крепостицу. Я, как гроссграф Армландии, милостиво изволю повелеть всем сложить оружие. Кто не сложит, да уничтожен будет!

Стражи даже не переглянулись, Хоффман расхохотался:

— Ну и наглость! Ты хоть понимаешь, куда ты попал? Это вот все-все… талисман, который подчиняется моей воле! Думаешь, почему за все века, а то и больше, этот замок никогда не был взят? Да потому, что он защищает еще и сам себя. И людей защищает, которые в нем. А слушается только одного-единственного человека…

— Тебя, конечно, — сказал я саркастически.

— Ты прав, — сказал он и, повернувшись к стражам, добавил резко: — Убейте его! Сейчас!

— Эй-эй! — крикнул я. — А поговорить? Он воззрился с изумлением:

— Что?

— Поговорить, — объяснил я. — Ты должен рассказать подробно, как ты превосходишь меня во всем, как заманил в эту ловушку… и какой я дурак, что сам сунул голову в твою мышеловку. И что ты все знал и предусмотрел заранее, а я был туп и слеп, действовал, сам того не понимая, по твоему плану…

Он слушал кисло, а когда я набрал воздуха, чтобы продолжить, махнул рукой.

— Убейте дурака!

— Я еще не все…

Но стражи ощетинились копьями, но я, успев за миг до того, как бросятся на меня, сорвал с пояса молот и швырнул в коридор. Сам ринулся следом, молот с частым металлическим лязгом очистил дорогу, вышвырнув на ту сторону смятые в лепешку тела, я поймал его растопыренной пятерней и… ощутил, что не могу сдвинуться с места. Тело застыло, я словно оказался в прозрачном стекле, зависнув в беге, сильно наклонившись вперед, одна нога в воздухе, вторая в толчке.

Хоффман зло ухмыльнулся.

— Ну что? Помогло?… Хотя молот у тебя в самом деле… ну ничего, я его освою.

Я хотел предложить, чтобы взял прямо сейчас, но он, как будто читая мои мысли, сказал с тем же злобным торжеством:

— После твоей смерти перестанет хранить верность? То-то. Вот тогда и возьму.

Я в бессилии смотрел, как он вскинул руки, став еще громаднее, прокричал длинное замысловатое заклинание. Стекло, сковывавшее меня, с треском рассыпалось, ставши зримым. Я попытался прыгнуть в сторону коридора. Незримые стальные тиски ухватили на лету с такой мощью, что перехватило дыхание.

Хоффман смотрел на меня с лютым торжеством.

— Прощай, дурак, — сказал он. — Умри!

Блеснул свет, я ощутил боль и шок во всем теле. Мышцы застонали, судорога прошла вдоль позвоночника до самых пят. Я задыхался, но, когда поднял голову, на лице Хоффмана увидел великое изумление.

— Умри! — вскрикнул он снова. — Умри!

— Убивать — негуманно, — прошептал я и ощутил, что каким-то образом вся эта громадная комната меня услышала. — Лишать жизни нельзя…

— Что? — заорал он. — Умри! Я повелеваю тебе: умри!… Силой талисмана, подчиненного мне, повелеваю…

Он вздымал руки, с кончиков пальцев начали сыпаться искры, а я ощутил, что понемногу получаю возможность двигаться.

— Ты не прав, — сказал я. — Гуманность — превыше всего. Ты дикарь, Хоффман, а я вот цивилизованный. Можно сказать, что это я делал эти механизмы. Ну, частично, частично.

Он скрипел зубами, лицо перекосилось, на поясе кинжал с золотой рукоятью, но Хоффман даже не подумал ухватиться за него, а я старательно смотрел со скорбной улыбкой матери Терезы и так же старательно изо всех сил думал, что я — гуманист, демократ, интеллигент, технократ и технолюб, обожаю науки и технику, всю жизнь мечтаю обслуживать сложные вычислительные системы…