Прекрасные господа из Буа-Доре - Жорж Санд

— Вот это довольно затруднительно, мой друг; я уже размышлял об имени и о титуле, которые должно носить это дорогое дитя. Его отец, так же, как и мой, не имел титула; но, я так хочу, чтоб по наследству, а, если понадобится, то с разрешения короля, он унаследует мой титул, а также мое имущество, я думаю хорошо позаботиться до того времени и называть его так, как будто он является моим собственным сыном. Таким образом, в моем доме его следует называть «господин граф».

— Это несомненно, господин! Но его имя. Не хотите же вы обращаться к нему просто Бурон, к этому бедному ребенку, который достоин носить более славное имя?

— Знайте же, Адамас, что я никогда не краснел за имя своего отца, и что это имя, которое носил мой брат, мне будет всегда дорого. Но, как я хочу передать ему то, что дал мне мой король, я хочу, чтоб Марио носил его в равной степени и назывался Бурон де Буа-Доре; то, которое, согласно обычаю и в сокращенном виде, превратится в краткое — Буа-Доре.

— Как хорошо, что я услышал об этом! А теперь, господин, одевайтесь, поешьте здесь, в вашей комнате, с мальчиком; потому что зал внизу находится в распоряжении моих декораторов; а я мог бы помочь завершить ваш туалет. Только нужно сегодня подобрать одежду, которую вы прикажете подавать.

— Делай, как знаешь, Адамас, потому что ты ответствен за все!

Все время смеясь, беседуя за завтраком со своим наследником, добрый Сильвен вдруг ощутил приступ острой печали. Он старался скрыть ее от ребенка. Но, когда Адамас, объявив, что все полностью улажено, явился, чтобы его переодеть, он раскрыл ему свое сердце, пока ребенок играл и бегал по дому.

— Мой бедный друг, — обратился он к нему, — я поражаюсь тому, что избранные откровения, какие так по-родственному Беллинда расточает на меня в последние дни, могут ввести меня в ужасные неприятности.

— Что за неприятности, сударь?

— Стоит ли напоминать еще раз, Адамас, что я отдал свое сердце и свою жизнь некой прекрасной обольстительнице, именно утром того же дня, когда я вновь обрел Марио? Однако, хотя она не отказала, а только отсрочила мое предложение, но в результате всего этого я рискую… по-твоему, получить других наследников; в то время как есть это дитя, которому я хотел бы посвятить все мои дни и оставить все состояние.

— Черт возьми, господин, да я и не помыслил о таком! Но вы даже не огорчайтесь! Как я, так и вы, мы вбили себе в голову этот роковой план, но именно я сумею найти для вас выход, чтобы избежать интрига. Я об этом подумаю, господин, я подумаю об этом! А вы подумайте лучше о том, как вас приодеть и развеселить сегодня.

— Я так хочу этого. Но какой костюм ты мне принесешь теперь, мой друг?

— Ваш костюм в крестьянском стиле, монсеньор; это один из ваших самых галантных.

— Именно самый, я полагаю, галантный; мне непросто прикидываться столь доблестным, когда мой бедный Марио…

— Сударь, сударь! Позвольте мне все уладить; наш Марио будет выглядеть очень достойно.

Платье «по-крестьянски» для маркиза было сшито все из бархата и белого сатина, со щедростью украшенного золотыми галунами и восхитительными кружевами.

Белое было в те времена цветом крестьян, которые в любое время года были одеты в полотно или грубую бумазею, которые отбеливались полностью, и говорилось, что парадная одежда была в крестьянском стиле и это было в моде у самых изысканных.

Маркиз был довольно приятен в этом облачении, но это не выглядело, как стремление выглядеть молодым человеком, он был, с головы до ног, украшен такими прелестными вещицами и такими забавными безделицами, его духи были так изысканны, но, несмотря на это, во всем чувствовалась благородность старинной грации и приятной добротности в их покрое, что никто не увидел бы попытки, недостойной и надуманной, не сообразной его годам, любой испытывал лишь удовлетворение от того, что он имел приятный вид и удовольствие от того, что он умеет сохранить здравый смысл.

К двум часам мальчик на побегушках, одетый по старинной феодальной моде, предназначенной для данных обстоятельств, и поставленный на угловой сторожевой башне при въезде, затрубил в старинный рог, возвестив о приближении кавалькады.

Маркиз, сопровождаемый Люсилио, направился к той башне, чтобы приветствовать даму своих мечтаний; он страстно желал бы видеть рядом с собой своего наследника, но появление ребенка решили задержать до окончательного деликатного объяснения с мадам де Бевр.

Лориана прибыла верхом на прелестной маленькой лошадке, которую ее отец объездил для нее и которую она холила с отменной тщательностью.

Она была облачена также «по-крестьянски», в амазонке тонкого белого сукна, по всему полю покрытому галунами из шелка, и легкой волной кружев поверх неизменного вдовьего капюшона.

— О да! — вскричал грузный де Бевр, увидев одеяние маркиза, — вы уже облачились в цвета вашей дамы, мой дорогой зять?

Его дочь пыталась остановить, но, когда все вошли в гостиную, несмотря на обещания, которые он давал, воздержаться от колкостей на эту тему, он все же не удержался и живо потребовал сказать, когда же свадьба.

Вместо того чтоб быть обиженным или расстроенным, маркиз был весьма доволен этим предложением и попросил выслушать его тайно для выяснения этого чрезвычайно важного дела.

Лакеи были отосланы, двери закрыты и Буа-Доре, преклонив колена перед прелестной маленькой Лорианой, заговорил в таких выражениях:

— Дама, юная и прекрасная, вы видите у ваших ног верного слугу, для которого это огромное событие, исполненное радости и тревоги, счастья и боли, упования и опасений. Когда я предлагал, два дня назад, свое сердце, мое имя и мою судьбу, я считал себя свободным от всех других обязанностей и пристрастий. Однако…

— Неужели! мой дорогой зять! — воскликнул де Бевр, охваченный гневом и яростно сверкая глазами, — вы смеетесь над всеми, не думаете же вы, что я, тот человек, который допустит, чтобы вы отреклись от своего обещания, после того, как смертельно поразили стрелой любви сердце моей бедной дочери?

— О! Успокойтесь же, мой дорогой отец! — промолвила весело и слащаво Лориана, — вы меня компрометируете. К счастью, маркиз не поверил, что я столь капризна, что потребую прежде семи лет на размышление, теперь же мне кажется, я уже вынуждена настаивать на его слове.

— Позвольте мне сказать, — возразил маркиз, беря руку Лорианы в свою, — я знаю, моя прекраснейшая, что в вашем сердце нет и тени любви, и именно я беру на себя смелость потребовать назад свое обещание. А вы, мой сосед, посмейтесь вволю, по такому прекрасному поводу, а я посмеюсь вместе с вами сегодня, так как вчера у меня было довольно причин для слез.

— В самом деле, сосед мой, — спросил добряк де Бевр, взяв его за другую руку. — Если вы говорите серьезно, как кажется по вашему виду, я не стану больше смеяться. У вас какое-то горе?