Иллюзионист - Анита Мейсон

Он, конечно, слышал о знаменитой бухте Кесарии. Кто о ней не слышал? Он думал, что рассказы о ней были преувеличением. Но — никакого преувеличения. С места, где он замер, ему открывались широкий мол, по дуге уходящий в море за мачтами стоящих на якоре кораблей, несколько массивных оборонительных башен и — по обе стороны устья бухты — группа исполинских каменных статуй.

Его взгляд, повторяя контур набережной, скользил вдоль домов, заслоняющих вид на северную часть бухты, и наткнулся на огромное здание, стоявшее на возвышенности чуть правее от него. Пораженный его размером и ослепленный солнечным светом, отраженным от полированного камня и бронзовых панелей, он внимательно рассматривал здание, пока не понял, что это такое. Храм императора, возомнившего себя богом, великая профанация. Говорили, что внутри были две самые большие статуи в мире: самого императора и женщины, олицетворяющей Рим. Расположенный так, чтобы его было видно с расстояния нескольких миль от берега, храм являл морю и суше и всем народам воплощение языческого фанатизма и гражданского повиновения; и он был возведен человеком, называвшим себя иудеем.

Кефа медленно побрел в обратную сторону. Он не желал видеть ни бухты, ни храма, ни других городских чудес. Это было неподходящее для него место. Его охватила невыносимая усталость и опустошающая уверенность, что он все делал неправильно — и так долго, что исправить что-либо не было никакой возможности.

Он миновал амбар и пошел дальше, не имея ни малейшего представления, куда идет. Наконец в отдалении он увидел знакомые очертания синагоги и ускорил шаг. В языческом городе это было подобие дома. Там древние ритуалы, которые несут покой, и Бог, которому не нужны статуи.

Но когда он дошел до места, то увидел, что перед входом идет яростная перебранка. До Кефы донеслись слова «порочность», «грязь» и «лицемер», но, не успев выяснить, в чем причина спора, он увидел в толпе знакомое лицо. Это был Марк, который когда-то регулярно посещал их собрания в Иерусалиме, а потом, как он вспомнил, переехал с семьей в Кесарию.

У Кефы не было времени решить, хочет он видеть Марка или нет. Марк бросился к нему:

— Кефа, Кефа! Слава Господу, ты вернулся!

— Послушай, — сказал Кефа — я должен кое-что…

— Слава Господу, слава Господу. Я молился… Кефа, в этом городе творится нечто ужасное.

— Этот человек находится во власти сатаны, — сказал Иаков Благочестивый. — Я всегда это подозревал. Его цель — ниспровержение религии.

— Возможно, — предположил Иоанн Бар-Забдай, — его идея религии отличается от твоей.

Иаков бросил на него гневный взгляд.

— От нашей, — исправился Иоанн Бар-Забдай.

— Принципы религии, — сказал Иаков Благочестивый, — очень просты, а всякий имеющий свои идеи относительно них — отступник.

— Ты жестокий человек, Иаков.

— Как крестьянин, который вырывает сорняки, растущие среди злаков.

— Насколько я помню, — в задумчивости сказал Иоанн, — Иешуа говорил об этом. Он говорил, чтобы и те и другие, сорняки и злаки, росли вместе, пока не придет время собирать урожай.

— Иешуа, — сказал Иаков, — не вырастил и грядки бобов за всю свою жизнь.

Наступила тишина, прерываемая только щелканьем ногтей Иакова, который ловил вшей. В последнее время вшам приходилось трудно: Иаков привык истреблять их в минуты озабоченности, а в последние недели он все чаще бывал озабочен.

Он с раздражением посмотрел на Иоанна:

— Хорошо, что ты предлагаешь? Позволить ему продолжать в том же духе?

— Уже поздно. Люди, которых ты послал в Антиохию, уже разговаривали с новообращенными Савла.

— Люди, которых мы послали в Антиохию. Неужели, Иоанн, ты отказываешься взять на себя хотя бы какую-то долю ответственности? Может быть, ты тоже хотел бы отстраниться, как Кефа.

Иоанн переменил положение, дотянулся до чаши с орехами, стоящей на полу посредине, и задумчиво задвигал челюстью.

— Извини, — наконец сказал он. — Я не собирался взваливать всю ответственность на тебя. Но, боюсь, я не отношусь к этому вопросу так же серьезно, как ты.

— Обрезание — заповедь, данная Аврааму, и с тех пор соблюдалась всеми евреями мужского пола и всеми новообращенными мужского пола. И ты не считаешь это серьезным?

— Конечно, это серьезно, — сказал Иоанн, не поднимая головы. — Но я не могу поверить, что это важнее, чем душа человека.

— Тебя и не просят верить в подобную глупость. Единственное, во что тебя просят верить, — это в то, что обрезание необходимо для спасения.

Иоанн жевал очередную порцию орехов. Он ничего не сказал.

— В это ты точно веришь?

— Я не знаю, — сказал Иоанн.

— Ты не знаешь?

— Иешуа всегда предостерегал нас от того, чтобы придавать слишком большое значение внешнему соблюдению Закона.

— Иешуа… — Лицо Иакова исказилось, и он не закончил начатую фразу.

Иоанн попытался догадаться, что хотел сказать Иаков, и понял, что никогда этого не узнает. Иногда ему казалось, что Иаков все еще ненавидит своего брата. Он отбросил эту мысль, ужаснувшись, что она вообще могла прийти ему в голову.

— Иешуа, — спокойно продолжил Иаков, — был совершенно прав, полагая, что дух Закона важнее, чем буква. Он вряд ли имел в виду, что Закон следует нарушать. — Он пристально посмотрел на Иоанна: — Не так ли?

— Конечно.

— А Савл нарушает Закон, не настаивая на обрезании, когда обращает язычников в нашу веру.

— Конечно, это так, — сказал Иоанн, — но, если бы он настаивал на обрезании, они бы, возможно, не обратились в нашу веру.

— Тогда, если они настолько несерьезны, с ними вообще не стоит иметь дела.

Иаков вынес окончательный вердикт. Иоанн понял, что вопрос закрыт. Он смотрел на Иакова, который в задумчивости теребил свою запутанную бороду, и заметил, что глубокая морщина между бровями брата Иешуа стала еще глубже. Он понял, насколько Иаков одинок.

В порыве молчаливого сочувствия Иоанн пододвинул чашу с орехами ближе к Иакову.

— Спасибо, — сказал Иаков. — Но орехи застревают в дырах в моих зубах. Я постоянно мучусь от зубной боли.

— Меня это не касается, — сказал Кефа.

В течение последних суток он повторял эти слова снова и снова, обращаясь в основном к Марку.

В данный момент он говорил сам с собой, поскольку Марк отказался идти с ним дальше, указав на дом центуриона.

— Я уверен, вы меня поймете, — сказал Марк извиняющимся тоном. — Мне здесь жить.

— А мне вообще не надо было сюда приходить, — сердито сказал Кефа, обращаясь к отсутствующему Марку.