Карантин - Сергей Малицкий

Он вернулся к пруду через полчаса, обогнул его с севера, нашел укромное место в кустах и сбросил ветровку. Отверстий, не считая разодранной о стену груди, в ветровке отыскалось три. Одно на спине напротив сердца, второе на левом плече, третье в правом боку. Павел начал крутиться, нашел вспоротую полу рубашки, нашел саднящий ожог на левом плече. На спине ничего не было. Он сбросил хитрую перевязь, которая удерживала клинок под одеждой рукоятью вниз, и взял в руки ножны.

Пуля завязла именно в них. Ножны были выполнены из какой-то грубой кожи и усилены деревянными планками внутри. Но пуля застряла в коже, не повредив дерева. Павел выковырял сплющенный металл и покачал головой: мягкая снаружи, уже через пару миллиметров кожа становилась по прочности сравнима со сталью. Но вот сам клинок…

Павел снял с рукояти язычок ремешка, что удерживал меч в ножнах, вытянул клинок. Да, он явно был уже и длиннее того, которым пользовался неизвестный мясник. Сам клинок лишь немного превышал полметра, хотя рукоять имел полуторную. Она заканчивалась черным, как будто составным, шаром и была обтянута такой же кожей, что и ножны. Небольшую съемную гарду неизвестный мастер устроил тоже из черной пластины, которая представляла собой чашу с изогнутыми наружу в плоскости клинка краями. Павел пригляделся к самому клинку. Шириной он не превышал четырех сантиметров и начинал равномерно сужаться к острию после четырех пятых длины. В профиль клинок напоминал слабо выраженный ромб толщиной по ребру в половину сантиметра. Или чуть толще. Больше всего Павла удивил вес. Клинок был легким. Не невесомым, но ощутимо легким, и в то же время отлично отбалансированным. Павел приблизил к глазам лезвие. Оно показалось ему покрытым лаком, в голове даже мелькнула мысль о чудесной деревяшке, но, приглядевшись, Павел удивился еще больше. Прозрачным, точнее, полупрозрачным, наполненным искристой дымкой был верхний слой металла, из-под которого отсвечивала серебристая основа. Заточка шла по одной стороне, переходя от острия на другую сторону на пятую его часть. Кромка лезвия выделялась полосой черного металла, пронизанного белыми искрами. Скорее всего, и серебристый, и полупрозрачный слои приваривались снаружи именно к черной основе.

Работа производила впечатление редкой и очень дорогой. Павел слышал о сварных японских клинках, но что-то ему подсказывало, что оружие в его руках не имело с ними ничего общего. Следа, оставленного рассеченной трубой, на клинке не нашлось. Он вообще казался только что вышедшим из рук мастера. Павел еще раз огляделся по сторонам, попробовал меч в руке и убрал его в ножны под одежду. Ветровка, конечно, никуда не годилась, но, вывернув ее подкладкой наружу, до ближайшего магазина одежды добраться возможно. Остальное добро можно было не рассматривать. Газоанализатор продолжал помаргивать штрихом зарядки, не показывая запаса и на один выстрел. Дробовик, к которому Павел стал относиться с удивленным почтением, прятался в чехле. Бутыль с шариками, термос – все это было осмотрено и проверено несколько раз. Павел еще раз пригляделся к пирамидке, затем снял ее с кольца и бросил ключ в пруд. Туда же отправились и ключи от его квартиры, ключи от мастерской, ключи от Димкиных хором.

– Что еще? – пробормотал Павел, подобрал с травы пустую бутылку из-под воды, впихнул в нее ненужные документы, огляделся и закопал пластиковый тайник под кривой березой, потом спустился к воде вымыть руки. Пальцы уже не дрожали, но дрожь, пронизывающая все тело, не утихала. Звон в ушах и тяжесть в подушечках пальцев пока не вернулись, но и эти ощущения были близки: шаг – и оступишься. Павел отвинтил крышку термоса, проверил телефоны. Они молчали. Сообщений не было и от Жоры. Не удалось прозвонить ни Томку, ни Дюкова.

– Что дальше? – прошептал Павел. – Кто еще жив из тех, кому можно задать вопросы?

Он повертел в руках листок со схемой, разорвал его на мелкие клочки и втоптал в землю. Осмотрелся еще раз, забросил сумку на плечо и двинулся к Русаковской набережной. Через десять минут Павел поймал частника, а через сорок, почти в два часа дня, отпустил его у метро «Марьино». У подъезда Василисы стояла «скорая» и две милицейские машины. Павел зашел в первый попавшийся павильон, купил пару футболок, очередную ветровку с карманами на молниях, джинсы, белье.

– Что там? – спросил он у продавщицы, показав на толпу народа через дорогу и машины с работающими маячками.

– Не знаю, – пожала она плечами, – но стоят второй час.

Павел кивнул, спрятал в один из пакетов свою сумку, тут же переодел куртку, пошел через дорогу. За Димкиным «туарегом» стоял красный «матиз». Павел постучал по стеклу, водитель вздрогнул, затрясся и опустил стекло.

Перед ним сидел Дима Дюков. Впрочем, узнать его можно было только по светлым волосам. Лицо напарника покрывали капли пота, зубы стучали, глаза смотрели сквозь Павла.

– Димка! – Павел встряхнул его за плечо. – Что ты здесь делаешь? Почему не уехал?

– Не смог, – пролязгал зубами Дюков. – Не смог улететь, уехать. Побоялся. Показалось, что тут же за жабры возьмут. Вот, пытался «туарег» продать. Никто вот так, по доверенности, брать не хочет. Все тащат в ментовку, а я не хочу через ментовку. И квартира зависла. Не знаю, что делать. Просто не знаю – брожу, хожу по этим… нотариусам, а толку чуть. Слушай, а ты бы купил у меня «туарежку»? Я бы половину цены сбавил. И квартиру. У меня хорошая квартира, но ты же был! У тебя-то теперь нет, я проезжал мимо, видел: у тебя нет квартиры. Понимаешь, какой смысл ехать в Штаты без денег? Туда надо с деньгами ехать, а деньги все здесь сейчас, зарабатывай, бери – не хочу. Ну не без издержек, конечно, а где теперь бывает без издержек?

– Димка… – Павел еще раз встряхнул Дюкова. – Что там?

– Где «там»? – не понял Димка, завертелся в тесной машинке. – Там все в порядке. Все в полном порядке. В самом полном!

– Дима! – повысил голос Павел. – Почему милиция у дома?

– Да мало ли почему! – начал Димка и вдруг осекся, словно открыл глаза. Открыл и тут же заскрипел, заныл, заскулил.

– Кровь там, кровь! – задышал он жарко. – Все в крови! Ничего нет, кроме крови! Зарезаны. И Василиса, и Машка, и кот. Все! – Дюков вытаращил глаза, забулькал слюной и, поразевав с полминуты рот, словно выловленная из ведра снулая рыба, вдруг залился мелким, визгливым хохотом. – Нет, но я понимаю все, но кот кому помешал? Можно подумать, что…

– Дюков! – зарычал Павел. – А теперь быстро с водительского кресла!

Его била нервная дрожь. Вряд ли он выглядел много лучше Дюкова.

– Ты подстригся? – спросил Дюков, когда машина уже ползла по Люблинской.

Спросил тихо. Так, словно едва пришел в себя после долгой и тяжелой болезни. Вышел из комы.

– Нет, – пробормотал Павел. – Просто снял парик.

– Смешно, – ответил Дюков и отвернулся.

Дядя был из этих же – теперь Павел был в этом уверен. Участковый, который выехал на место происшествия, написал справку, почти не глядя на труп. Да и на что там было смотреть: машина упала с высоты полуметра, удар был сильным, половину ребер размолотило, а черепушку так вообще сплющило. Еще и нашли его не в первый день, кожа потемнела, едва в зелень не пошла – наверное, гадость какая-то из машины вылилась. Все эти слова Павел слышал не раз, оборачивался на мрачные лица соседей по гаражному кооперативу, когда улаживал все дела и с гаражом, и с квартирой. Соседки задарили его гостинцами – каждая хотела пожалеть четырежды сироту. Только с тремя бабками, что обмывали дядино тело и потом шептали друг другу на ухо, что старый Шермер-то ну чисто урод, поговорить не удалось: в неделю все они отправились вслед за дядей. Кого инсульт хватил, у кого сердце разорвалось. Сразу три крышки от гробов встали у подъезда, хотя еще еловые ветки от дядиных похорон не замела дворничиха. Ни разу такого не было в городе, ну да Пашке о том думать не приходилось. Другие заботы нахлынули. Хорошо еще молодой тогда священник – отец Михаил – из деревенского храма, куда повезли хоронить дядю, помог: мужиков вызвал, сам с ними за Пашку сговорился, службу отслужил, все устроил как надо. Зато и Павел о священнике не забыл – и машину помог в порядок привести, и денег подбрасывал, сторицей за все отплатил.