Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров

Обращает на себя внимание еще одна черта. В крестьянских письмах «вожди» выглядят практически всемогущими, способными разрешить все волнующие деревню проблемы — от пересмотра государственной политики в отношении отдельных социальных категорий до покупки лучковых пил для бригады лесорубов-стахановцев. В деревенских слухах же они повинны во всех постигших жителей села несчастьях — от подорожания вина до воображаемого явления в мир Антихриста. (В деревенской среде не очень стремились найти другие объяснения трудностей в жизни страны.) В обоих случаях присутствует сфокусированность политических представлений крестьян на фигуре вождя. Олицетворением власти, по их мнению, являлись не институты, а лидеры. С точки зрения крестьянина, такой политический лидер своей личной волей решает все вопросы государственной жизни и сам отвечает за все последствия развития государства. У этого представления имелась и обратная сторона. Крайне примитивными были суждения крестьян о функциональном разделении властных инстанций. Они слабо представляли себе сложноорганизованные структуры, где присутствовали подчиненные звенья. По-видимому, практически совсем не осознавались крестьянами те или иные ограничивающие политического лидера рамки: институциональные, бюрократические, ресурсные, моральные. Власть — в представлении крестьян Русского Севера — была организована как сверхцентрализо-ванная вертикаль: Центр — край — район — сельсовет, действующие по образу и подобию друг друга. При этом реальная граница в восприятии крестьянами представителей различных ступеней власти проходила между сельским и районным уровнями. Служащих сельсоветов крестьяне оценивали не только как сотрудников аппарата власти, но и одновременно как членов крестьянского сообщества. Фактически именно они, по мнению сельских жителей, были ограничены в своих действия наибольшим числом сдерживающих факторов. Прочим «властям» крестьяне предпочитали повиноваться. Особым статусом крестьяне наделяли членов коммунистической партии. Очевидно, что несмотря на неразвитость своих представлений о структуре и функциях различных звеньев государственного механизма, крестьяне прекрасно понимали, в чьих руках находится реальная власть.

Помимо политического и организационного, крестьянские представления о власти имели и моральное измерение. Судя по крестьянским письмам, центральная власть — источник всех благ, согласно деревенским слухам — источник всех несчастий. Таким образом, власть — вечное добро и вечное зло. Власть понимается как априорная данность, трансцендентное, почти божественное начало. В таком качестве она никак не зависела от самих крестьян, да и вообще от общества. Соответственно крестьяне не представляли и какие-либо конкретные рычаги воздействия на нее, своего участия в ее деятельности. Согласно этой модели у власти крестьяне могли только просить. Константность власти как таковой, ее неподверженность, внутренней эволюции были особенно характерны для крестьянских представлений о центральной власти. Такая трактовка была далека как от пропагандистской версии, всячески подчеркивающей рост демократичности, народности и доступности власти в СССР, так и от современных концепций, стремящихся доказать развитие в крестьянском сознании идей модерного государства. Разумеется, мы не хотим сказать, что политические представления крестьян были нечувствительны к отдельным колебаниям политического курса — последние, как например, в случае со сталинской статьей «Головокружение от успехов», они улавливали очень даже хорошо. Дело в другом. Крестьянскому мировоззрению, со свойственной ему зависимостью от природно-хозяйственного цикла, не было присуще представление о поступательном развитии власти с последовательной заменой одних форм другими. Государственная власть мыслилась крестьянами как застывшая в своем историческом движении, словно ледяные озера дантова ада, оторванная от общества и практически никак не контролируемая последним сила. В таком понимании власти заключались простота и мудрость крестьянина. И оно сохранялось до тех пор, пока существовало само крестьянство.

Многие отечественные историки вплоть до сегодняшнего дня продолжают судить о структуре сельского социума по старым «ленинским заветам», исходя из поголовья скота в хлеву крестьянина, игнорируя при этом его собственное понимание своего места в обществе. Поэтому тема крестьянской идентичности в советский период является сравнительно новым направлением исследований в российском крес-тьяноведении. Под идентичностью мы понимаем собственную характеристику индивида с точки зрения его принадлежности к какой-либо социальной общности (экономической, политической, этнической, возрастной, профессиональной и т. п.). Обращение исследователей к изучению идентичности (в том числе и крестьянской) в последние годы обусловлено как общим интересом к социокультурной тематике, так и рядом более конкретных историографических сдвигов, способствующих активному освоению этой темы сегодня. Прежде всего следует упомянуть о связи вопроса о крестьянской идентичности с более широкой проблемой — социальной стратификацией колхозной деревни. Последний сюжет советскими историками изучался сравнительно слабо (обычно о социальной дифференциации жителей села говорили применительно к доколхозной деревне[434]) — в силу того, что согласно идеологическим постулатам в Советском Союзе должно было формироваться бесклассовое общество. Сегодня постепенно происходит заполнение этой историографической ниши[435]. В зарубежной историографии интерес к идентичности советского человека связан с работами историков «школы советской субъективности», поставивших в повестку дня вопрос о характере коммуникации индивида и власти в Советском Союзе. Связь индивида с режимом была, по их мнению, чуть ли не главным звеном в цепочке факторов, способствовавших в конечном итоге устойчивости советского политического режима. Для нас тема крестьянской идентичности также чрезвычайно важна, поскольку позволяет понять, из установок какого рода исходили жители села в оценках власти, ее акций и эмиссаров? Другими словами, этот вопрос звучит так: продолжало ли российское крестьянство в 1930-е годы оставаться крестьянством в узком смысле этого слова, то есть сохраняло ли оно сословные в своей основе характеристики корпоративного сознания[436]? Взгляд сквозь призму идентичности позволяет понять природу политических представлений крестьянства.