Леонард Коэн. Жизнь - Сильвия Симмонс

- [Огромная толпа] слетела с катушек, — вспоминает Джонстон, — они орали проклятия и швыряли на сцену предметы. Один парень побежал с пушкой по проходу между рядами. Он был всего в полутора метрах от сцены, когда охранники повалили его на пол. Чарли Дэниелс повернулся ко мне и говорит: «Я сваливаю отсюда» Я говорю: «Не шевелись: если кого и убьют, то Леонарда». Но толпа утихомирилась, когда Леонард взял гитару. Он сказал: «Ну что, всё, вы закончили?» Ему зааплодировали, он начал играть. Но это была какая-то старая песня на идиш. Он пошёл плясать по сцене на одной ноге, по-еврейски, и пел «Ай-иии, ай-иии», и люди снова начали орать и бросать предметы. Тогда он запел одну из своих песен, мы все вступили, и толпа успокоилась. Леонард всё время устраивал такие игры, и всё сходило ему с рук.

Правда, на следующее утро Дэниелс объявил, что уходит. «С меня хватит. У меня жена и ребёнок, а у вас нет. Я не могу тут рисковать жизнью из-за Леонарда Коэна». Только общими усилиями удалось уговорить его остаться.

В Лондоне Леонард читал свои стихи в Институте современного искусства и дал два концерта в Альберт-холле, билеты на которые раскупили моментально. В Великобритании его первый альбом недавно стал золотым, и второй занимал высокое место в чартах. Рецензент газеты «Гардиан» Робин Денслоу писал: «Аудитория модных хиппи была в истерическом восторге. Но я надеюсь, что они поняли, в чём суть Коэна». На случай если кто-то всё-таки не понял, Денслоу объясняет, что в песнях Леонарда отражается «специфически канадская духовная опустошённость» и что их месседж, если очистить его от поэзии, — «зацикленность на самом себе, цинизм, не-коммуникация; это два чужих друг другу человека, которые исступлённо занимаются любовью в тёмной спальне гостиничного номера» [8].

Леонард позвонил Нико, которая в этот момент тоже находилась в Лондоне, но она снова ему отказала. Он познакомился с несколькими женщинами, которые оказались щедрее. Ещё он купил для Сюзанны книгу под названием «Язык цветов» и надписал её, назвав Сюзанну «благоуханным дыханием среди зловонных жизненных бурь» [9]. Он сводил Корнелиуса, Джонстона и Билла Донована к своему лондонскому приятелю, у которого, по его словам, водилась лучшая кислота в мире. «Эта штука называлась «пустынная пыль»; можно сказать, ЛСД-плюс, — говорит Корнелиус. — Надо было взять иголку — булавка потолще уже не годилась — и положить эту коричневую пыль себе на язык, и с того количества, которое ты мог взять на кончик этой иголки, ты улетал так далеко, что тебя не отпускало шестнадцать часов». Они купили и употребили столько «пустынной пыли», что в аэропорту, чтобы никто не потерялся, турменеджер велел им всем взяться за руки и так идти к самолёту: «как на кубинском карнавале, — говорит Донован, — и все пели».

В самолёте до Вены стюардесса сообщила им, что, как говорят, в аэропорту их ждут три сотни фанатов. «Леонард сказал: «О, в Вене меня любят», — вспоминает Джонстон, — но когда мы приземлились и он вышел и помахал толпе, они все закричали: «Где Бабба?» Оказалось, что у Баббы Фаулера в Вене был большой хит, а он и сам не знал об этом». Но европейская публика обожала Леонарда, несмотря на все его провокации — может быть, именно поэтому он их и провоцировал, хотя не стоит забывать и о веществах, которые он принимал. Леонард заявлял, что не любит выступать, но к публике он испытывал исключительно чувства симпатии и благодарности. В Амстердаме он пригласил всех людей в аудитории к себе в отель, и в результате полиции пришлось применить силу. В парижском концертном зале «Олимпия» он пригласил публику подняться на сцену, и снова понадобились активные действия полиции.

Это был первый настоящий тур Леонарда, и он всё ещё учился выступать на сцене, но для первого тура получилось очень впечатляюще. В июле, как раз когда музыканты улетели из Франции в Нью-Йорк, в Париже состоялась премьера балета The Shining People of Leonard Cohen («Сияющие люди Леонарда Коэна») в постановке канадской труппы Королевский балет Виннипега. Хореография этого балета принадлежала Брайану Макдональду, выпускнику университета Макгилла, с которым Леонард встречался в 1964 году; саундтрек включал в себя декламацию нескольких стихотворений Леонарда, в том числе таких эротических вещей, как «Когда я снял покровы с твоего тела» и «Празднование», а также элементы электронной музыки.

В США Леонарду предстояло сыграть на фолк-фестивале в Форест-Хиллс. Необходимость оставить европейские оперные театры и мюзик-холлы ради выступления на стадионе немного испортила Леонарду настроение, и исправляться оно не спешило. Так получилось, что Боб Дилан, который тоже выступал на этом фестивале, именно в тот день решил познакомиться с Леонардом. Дилан и сам был не в лучшем расположении духа: кто-то из работников (видимо, единственный человек на фестивале, не узнавший его в лицо) отказывался пускать его к Леонарду в гримёрку. Этот человек позвонил Джонстону: «Тут один мужик говорит, что он Боб Дилан и что он ваш знакомый». Джонстон невозмутимым тоном ответил: «Никогда в жизни этого сукина сына не видел. Но ладно, пусть проходит». «Старик, это не смешно», — сказал Дилан.

Леонард был в гримёрке с Роном Корнелиусом, который ставил ему на гитару новые струны. Джонстон, просунув голову в дверь, сказал:

- Здесь Боб Дилан.

- И что? — ответил Леонард.

- Он хочет с тобой познакомиться.

- Ну ладно, впусти его.

Дилан вошёл в комнату и некоторое время они с Леонардом просто стояли и молчали. Первым заговорил Дилан:

- Как тебе тут?

- Ну, надо же где-то быть, — ответил Леонард.

Корнелиус, знавший Дилана и когда-то работавший с ним, вспоминает:

- Это был очень странный разговор. Они говорили в промежутках между фразами, вы понимаете, что я имею в виду? Было видно, что у них идёт коммуникация, но она не имела никакого отношения к словам, которые они произносили. Атмосфера была на редкость странная — и чуть враждебная. Но это не так удивительно, если учесть, что ещё недавно мы играли в местах, где Леонард был номер один, а Дилан номер два — мы могли продать все без остатка билеты в Альберт-холл за тридцать две минуты. А теперь мы приехали в США, и здесь Боб Дилан — номер один, а Леонарда никто не знает.

Какой бы странной ни получилась эта встреча, Леонард с Диланом с тех пор считали себя друзьями. Но Корнелиус верно заметил, что в США Леонард не имел высокого статуса. Нэнси Эрлих в рецензии, опубликованной в журнале Billboard по следам этого выступления, назвала Леонарда нервным и безжизненным. «Он упорно добивается этой вялости в своём пении, этой тусклости и безъюморности голоса, вещающего из-за могилы. И этот голос не предлагает ни утешения, ни мудрости; это голос полного поражения. Его искусство подавляет» [10].

Сразу после Форест-Хиллс Леонард со своими музыкантами вернулся в Европу, где их ждали ещё на двух фестивалях. Первый из них был на юге Франции, километрах в десяти от Экс-ан-Прованса. Их отель занимал старинный коттедж на окраине города. При отеле была конюшня, и в свой выходной день они взяли лошадей и отправились на прогулку; окружающий пейзаж выглядел как картина Сезанна, и они ехали и пели ковбойские песни. Они ещё не знали, что предстоявший им фестиваль, на котором в течение трёх дней выступали французские и иностранные артисты (например, Mungo Jerry и Джонни Винтер), стал местным мини-Вудстоком. Публики собралось гораздо больше, чем рассчитывали организаторы, и многие из этих людей не желали платить пятьдесят пять франков за билет; чтобы попасть на фестиваль, они стали ломать ограждения. В местной префектуре были не в восторге от «толп хулиганов-хиппи, которые везде устраивают беспорядки и скандалы»; они ставили на лугу палатки, танцевали с кришнаитами и загорали в голом виде и полубеспамятном состоянии. Префектура даже запретила фестиваль и прислала полицейский спецназ. Концерты тем не менее продолжались, причём без каких-либо инцидентов, не считая того, что некоторые из самых шумных зрителей требовали бесплатного входа, а организаторы переживали, хватит ли им денег, чтобы заплатить гонорары артистам.