Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля - Олег Шишкин

После одного из таких монологов в адрес наркома просвещения поступило письмо восторженного интеллигента, пожелавшего остаться неизвестным. Послание содержало короткое, но впечатляющее стихотворение, имевшее посвящение «Грядущему человеку».

«Приветствую я вас, грядущие века!

Пусть грудь мою сомнения сжимают,

Пусть диктатуры мощная рука

И мысль мою и волю разрывает

Я не могу поспеть вослед

Могучей поступи всепобеждающего класса

Но, отдавая все, шлю пламенный привет

Тебе, грядущий человек всемирной новой расы!»29

1 Наши достижения. — 1929. — № 1. — С. 207–208.

2 Гремяцкий М. Смерть и оживление. С. 41.

3 Гремяцкий М. Смерть и оживление. С. 45–46.

4 Вечерняя Москва. — 1929. — 17 января.

5 Дубинин Н.П. Вечное движение. — 2-е изд. — М., 1973. — С. 97.

6 Вечерняя Москва. — 1929. — 17 января.

7 ГАРФ. Ф. 3316. — Оп. 45. — Д. 19. — Л. 53.

8 Естествознание и марксизм. — 1929. — № 1.

9 Труды лаборатории экспериментальной биологии Московского зоопарка. Т. 2. — М., 1926. — С. 126.

10 Там же. С. 142.

11 Там же.

12 Завадовский М. М. Исследование семенника гомосексуалиста. — М., 1931.

13 Предисловие // Воронов С. Пересадка желез животным. — М., 1926. — С. 3.

14 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 3.

15 БСЭ. Т. 3. — М., 1926. — С. 130.

16 Там же. С. 131.

17 Дубинин Н.П. Вечное движение. С. 86.

18 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 13.

19 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 16.

20 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 16.

21 Там же.

22 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 17.

23 Медико-биологический журнал. — 1929. — Вып. 5. — С. 18.

24 Там же. С. 18.

25 Волоцкой М.В. Классовые интересы и современная евгеника. — М., 1925.

26 ГАРФ. Ф. 3316. — Оп. 45. — Д. 19. — Л. 53.

27 ГАРФ. Ф. 3316. — Оп. 45. — Д. 18. — Л. 140.

28 ГАРФ. Ф. 3316. — Оп. 45. — Д. 18. — Л. 140.

29 РГАСПИ. Ф. 142. — Д. 645. — Л. 82–83.

Буквально через несколько дней после важного совещания Иванов вновь делает доклад. 23 апреля 1929 года его слушает, затаив дыхание, аудитория Политехнического музея. Профессор снова говорит о великих перспективах в СССР специальной отрасли животноводства — обезьяноводства, снова говорит о гибридизации людей.

Его поддерживает и директор Зоологического музея МГУ Г.А. Кожевников. Этот ученый считал, что «устройство питомника для обезьян в Сухуми является одним из крупнейших достижений советской науки»1. Естественно, председателем этого вечера был поборник социальной гигиены нарком здравоохранения Николай Семашко. Открывая научный форум, глава советской медицины говорил о большом значении экспериментальных исследований на обезьянах.

Все эти монологи опьяняли Илью Ивановича. Он уже представлял себя чем-то вроде родоначальника новой расы существ, которые в будущем вполне могли стать основным населением земли. Если, конечно, с помощью генетики можно будет взять у обоих сторон революционной гибридизации лучшие черты наследственности: изощренный человеческий ум и несокрушимую силу обезьяньих мускулов.

Распаляясь от таких перспектив, Иванов проповедовал: «Теперь, когда наши рассадники животных спаяны единым государственным интересом, проверка тех или других нововведений может быть проведена в размерах, немыслимых раньше»2.

Сухумский питомник сосредоточенно готовился к приезду Ильи Ивановича. Уже 8 мая 1929 года в «Советской Абхазии» появилась информация о его скором появлении в обезьяннике и, видимо, начале сенсационных опытов: «Летом для научной работы в питомник приезжает московский профессор Иванов. По заданию Эндокринологического института профессор Иванов будет производить в питомнике опыты по искусственному оплодотворению обезьян».

Прошлогодний приезд председателя Совнаркома Рыкова также отразился на жизни сотрудников питомника. Алексей Иванович тогда был недоволен отсутствием атеистической пропаганды в стенах научного учреждения, главная задача которого, по его мнению, и состояла в том, чтобы экспериментально нанести урон боженьке. Поразмышляв над предложениями главы Совнаркома, Тоболкин и его коллеги решили создать подобие специальной экспозиции. Об этом и сообщил тот же номер «Советской Абхазии», который предсказывал скорый приезд Иванова: «Естественно-научный музей, экспонаты которого будут доказывать родство человека с обезьяной, предложено создать в здании психиатрической больницы»3.

Взаимоотношения с этим учреждением у питомника складывались не гладко. Возможно, их соседство было задумано с самого начала. Ведь в своем программном сочинении «Происхождение человека и половой подбор» Чарльз Дарвин считал некоторые формы психических отклонений своеобразной деградацией человека, его возвращением в животное состояние. «Идиоты, также в других отношениях, сходны с низшими животными, — писал автор теории эволюции. — Так сообщают о многих случаях, когда они тщательно обнюхивают каждый кусок пищи, прежде чем съедят»4.

И вот два мира — мир антропоидов и сумасшедших — стали вглядываться друг в друга. Экскурсанты, умилявшиеся обезьяньим ужимкам, попав к воротам больницы, вздрагивали. Оттуда временами доносился пугающий человеческий рев, он мало чем отличался от рева человекообразных. Но внешний вид обитателей лечебницы убеждал — это уже люди. Посетителям демонстрировалась возможность каждого из них однажды перейти в животное состояние, возвратившись в обезьяний мир. Однако если для обычных людей это была форма «научного назидания» и зримого примера, то для кремлевских мечтателей психушка стала неприятным раздражителем и, что еще хуже, напоминанием о печальной судьбе вождя мировой революции.

Да и «простыми людьми» руководители СССР себя не считали. Ведь если следовать обратной эволюционной логике, то нормальный человек, сойдя с ума, превращался в идиота, а кремлевский Homo futuris — в «простого человека». Но даже и это успокоительное умозаключение выводило из себя твердокаменных коммунистов.

В газете «Советская Абхазия» стали появляться критические статьи, подготавливавшие почву для переноса лечебницы. Одна из таких заметок называлась «Сумасшедшие условия для умалишенных». Здесь главными недовольными своим положением выступали сами пациенты: «“Мы же не звери, не обезьяны!” — обижаются больные»5. Одним из веских факторов для перевода служили многочисленные случаи нападение психических больных на персонал обезьянника.