Парик для дамы пик - Анна Данилова

– Она сама не хотела… – он выглядел удрученным. – У Зои появились большие деньги, и она, как и всякий нормальный человек, боялась, что ее обложат налогами. Я помогал ей… У меня до сих пор хранятся все ее наличные деньги, я был единственным человеком, которому она доверяла до конца…. Ты видишь, я говорю о себе то, что может только усугубить твои подозрения… Но это правда, и мне не нужны были ее деньги, я и сам человек более чем обеспеченный… А Зоя… Зоя была талантлива, и я по-настоящему любил ее… Мы специально вели себя так, мы придумали эту историю со скипидаром, вернее, с тем, что меня раздражают ее картины, чтобы никому и в голову не пришло, что она занимается этим всерьез… Она и в «Эдельвейс» устроилась, чтобы все знали, что она нуждается…

– Это фарс, Бобрищев. Она устроилась туда, только чтобы быть поближе к Коршикову, и не надо ничего придумывать… Ответь лучше, к кому ты ее приревновал: к Рыскину или Коршикову?

– Я не убивал… И моя ревность здесь ни при чем…

– Когда ты узнал, что у нее роман с парикмахером?

– Сразу и узнал.

– Но как?

– Она мне сама все рассказала. Но я не поверил, что она любит его…

– А почему мне ничего не сказал? Почему ни ты, ни Ира, ни Женя, никто из вас мне ничего не сказал о романе Зои с соседом-парикмахером Коршиковым? Причем о романе серьезном, ведь она любила его!

– Да потому, что в этот роман никто не хотел верить! Все ждали, что эта связь вот-вот закончится, как заканчивалась каждая ее блажь…

– Блажь? Какая блажь?! Если вас послушать, у Зои было полно любовников и она и дня не могла прожить без нового мужчины… Все это ложь, фантазии ее завистливых подружек, которые пытались выставить ее передо мной в таком вот неприглядном свете, в то время как Зоя была просто красивой женщиной, которая нравилась мужчинам. Она была необыкновенной женщиной, и это проявлялось не только в ее таланте как художницы… У нее были свои понятия о честности и достоинстве, она презирала ложь и жила открыто, не скрывая своих чувств… Зоя была честна со своими мужчинами, и когда понимала, что настало время расстаться, не лгала, как это делают другие женщины, ведя двойную жизнь, а говорила об этом, я повторяю, открыто… Так было и с ее мужем, которого она поставила перед фактом, что у нее теперь есть ты, Бобрищев. Так было, если ты помнишь, и с тобой, когда она призналась тебе, что любит своего парикмахера… И вы все закрыли на это глаза. Но почему? Только потому, что он парикмахер? Он что, не такой человек, как все? И чем он хуже тебя, «крутого» бизнесмена?

– Ты заидеализировала Зою, – покачал головой Николай, – как и я в свое время. Да, она на самом деле любила шокировать людей своими признаниями, касающимися ее личной жизни, но не надо забывать, что она прекрасно знала себе цену и никогда не позволила бы себе романа с парикмахером… Она четко разделяла людей, знала, с кем ей сближаться, а с кем держать дистанцию. Она делила людей на породы, как собак, и любила окружать себя исключительно породистыми, если так можно выразиться, поклонниками.

– Значит, Коршиков, в ее представлении, был «породистым»… И именно от него она захотела иметь ребенка…

– Любовь зла… – усмехнулся Бобрищев и развел руками.

– Ты был у нее в тот вечер, скажи, ведь был?

– Был, но это ничего не значит.

– Сколько было на твоих часах, когда ты переступил порог ее дома?

– Не помню… Я в тот вечер много выпил, я вел себя с ней грубо, потому что она, не переставая, говорила о своем парикмахере… Я ненавидел ее тогда… Она так унижалась перед ним, ты бы видела… Она же меня, представляешь, меня просила устроить ее в «Эдельвейс», чтобы они могли встречаться там…

– Значит, я была права?

– Она вела себя мерзко, вызывающе… Как шлюха.

– Но ведь она любила его, как ты не поймешь?!

– Поэтому-то я и пришел к ней… не совсем трезвый. Она хотела прогнать меня, но я не ушел… Я… я взял ее почти силой.

– Ты долго у нее был? Вы поссорились?

– Нет, хотя могли бы… Дело в том, что Зоя была очень голодна… Она знала, что я приеду к ней, и попросила меня заехать в ресторан, чтобы я привез ей что-нибудь поесть. Она часто просила меня об этом, потому что забывалась за работой и могла целый день просидеть без маковой росинки во рту. Я заехал в ресторан «Москва», можете спросить, меня там все знают, взял курицу, какие-то фрукты, вино…

– Курицу с гарниром?

– Да, с рисом… Но разве это так важно?

«Еще одна улика против него… Ну не может же он быть таким дураком, чтобы подставлять собственную голову?!»

– Вы вместе ужинали? Или обедали? В котором часу это было?

– Часа в четыре, точно не помню… Или раньше. Да, мы пообедали, она попросила меня выбросить мусор, потому что там, в мусорном ведре, лежала дохлая мышь, которую я вынул из мышеловки… У них в доме полно мышей, они сваливаются на голову прямо из вентиляционных отдушин…

«Вот почему в мусорном ведре не было куриных костей…»

– А что было потом?

– Мы немного поспали. Она поплакала у меня на плече, сказала, что я скотина, а потом прогнала меня. Она сильно переживала, что Михаил, как она называла своего цирюльника, остыл к ней. Она – можешь себе представить? – просила меня даже, чтобы я поговорил с ним! Невероятная женщина…

– А что было потом?

– Ничего, я ушел…

– Но перед этим ты задушил ее…

Он ничего не ответил. Юля мотнула головой, как бы сбрасывая с себя оцепенение, провела ладонью по лбу и тяжело вздохнула. Кажется, она чуть было не совершила очередную ошибку.

Конечно, это не Бобрищев убил Зою и ее подругу. Будь он убийцей, он нашел бы сто свидетелей, готовых подтвердить, что в момент убийства его даже не было в городе… Уж кто-кто, а этот человек в состоянии найти способы отвлечь от себя подозрение.

Она взглянула на часы. Корнилов ждал ее звонка, и она, извинившись, вышла в туалет, откуда и позвонила ему домой.

– Отбой, Виктор Львович, – сказала она чуть слышно. – Это не он. Я вам потом все объясню… Что там с Коршиковым?

– Молчит, как рыба. Говорит, что ножницы и расческу у него украли. Что он не знает никакой Званцевой и никого не убивал.

– Но признается хотя бы в том, что должен был зайти вечером к Пресецкой, чтобы постричь ее?

– Говорю же, молчит. Грамотный, сказал, что будет давать показания только в присутствии своего адвоката. А его адвокат сейчас с аппендицитом в больнице, представляешь? Ты мне лучше скажи: Крымову звонила?

– Звонила, он обещал навести справки. Я ему перезвоню.

– Так звони!

– Хорошо… Все, не могу больше говорить… Все потом…

Она вернулась в комнату, в мягкий черно-оранжевый пляшущий каминный сумрак, где у окна стоял, ссутулившись, Бобрищев и курил. Он был каким-то домашним, тихим и подавленным настолько, что ей стало его даже жаль. Это был уже не тот человек, которому она испортила весь вечер самым настоящим допросом. Казалось, только сейчас беда накрыла его с головой.