Хладнокровное предательство - Чарлз Тодд

Ратлидж вынул ящичек и передал его Полу Элкотту. Тот откинул крышку, и Ратлидж узнал дорожный бювар. Если поставить чуть наискось прямоугольную дощечку, обтянутую зеленым бархатом и прикрепленную к днищу полосками обработанной кожи, на ней очень удобно писать, даже сидя на земле.

Элкотт нащупал сбоку потайной рычажок и извлек верхнюю дощечку. Внизу с одной стороны было отделение для перьев, а с другой — для марок и квадратной чернильницы, заткнутой пробкой. Отделение побольше предназначалось для писчей бумаги и конвертов. Ящичек оказался достаточно вместительным для того, чтобы в нем уместился еще и револьвер.

Но револьвера внутри не оказалось.

Элкотт медленно поднял голову и посмотрел на Ратлиджа.

— Клянусь… я к нему не прикасался! — придушенным голосом произнес он.

— Тогда где же он сейчас?

— Бог знает… я, как и вы, могу лишь гадать. В доме ведь были дети, и Джерри мог унести револьвер из дому и спрятать в хлеву или в сарае, чтобы они не нашли. Мне он тоже ничего не говорил… и правильно делал. Когда-то я сглупил. Натворил дел… Не знаю я, почему его здесь нет!

Мотив. Возможность. Средства.

Пол Элкотт мог взять револьвер в любое время. Пока крестили близнецов. Пока брат поднимался на горное пастбище. Пока Грейс ходила в городок за покупками. В воскресенье утром, когда хозяева были в церкви.

Хэмиш произнес: «Джералд Элкотт не успел бы вовремя добраться до револьвера. Даже если бы он и был здесь».

Но ведь и Джош Робинсон наверняка знал, где хранится револьвер. Дети часто больше знают, что творится дома, чем думают взрослые. Джералд мог даже показать ему револьвер, надеясь, что пасынок будет гордиться своей новой семьей. Вряд ли ему приходило в голову, что однажды мальчик достанет оружие и с его помощью перестреляет своих близких!

— Вы меня арестуете? — спросил Пол Элкотт, механически закрывая ящичек. — Я этого не делал. Перед Богом клянусь!

Наступило долгое молчание. Элкотт ждал, лицо его было искажено страхом и неуверенностью. Он нагнулся, чтобы снова поставить ящичек на дно сундука, а остальное содержимое положить сверху, и закрыл крышку.

Ратлидж сказал:

— Сейчас я вас не арестую. Пока против вас недостаточно улик. Но предупреждаю: вам запрещено покидать Эрскдейл.

Пол Элкотт выпрямился и уныло ответил:

— Да мне и податься-то некуда…

Распорядившись, чтобы Белфорса освободили, Ратлидж вернулся в гостиницу.

Где револьвер? Кто его взял? Пол Элкотт или мальчик? А может, он валяется где-нибудь под снегом? Или Джералд так хорошо его запрятал, что никто до сих пор его не нашел?

«Нельзя арестовывать Элкотта, пока не поймешь наверняка», — твердил Хэмиш.

Пока непонятно, кто нажимал на спусковой крючок…

Насупившись, он вошел на кухню. Элизабет Фрейзер чистила картошку; увидев выражение его лица, она отложила нож.

— Что случилось?

— Бог знает… Ничего. Стоит мне обнаружить улику, как тут же возникает множество вопросов. Не знаю, что и подумать. А вы напрасно возитесь на кухне! Нельзя чистить картошку с раненой рукой!

— Да и ваша выглядит не лучше, — заметила Элизабет, показывая на его ладонь. — Где это вы так поранились?

Ратлидж посмотрел на свою руку:

— Я… лазал по камням и, должно быть, порезался.

— О камень так не порежешься. Ну-ка, дайте взглянуть!

— Нет, все в порядке. — Он снял пальто. — Значит, сюда вы приехали по просьбе Гарри Камминса? Какие отношения вас связывают?

Она рассмеялась:

— Никаких, кроме взаимной благодарности. Мне нужно было убежище, а его жене… компаньонка. Мы друг другу подошли. Знаете, он ведь ее любит. Но она не позволяет ему себя любить. Держит на расстоянии вытянутой руки, и иногда он не выдерживает. Он хорошо относился к Грейс. Она была молодой, живой и хорошенькой. Такой же, как когда-то его жена. Он очень переживал. Хотел, чтобы его Вера снова стала такой, как раньше.

— Вы что же, хотите сказать, что Камминс был влюблен в Грейс Элкотт?!

— Нет, что вы! Просто Грейс напоминала ему, чего он лишился. Вот и все. В ней он как будто видел отражение прошлого. Как-то он признавался, что слишком многого требовал от жены. И из-за этого чувствовал себя виноватым. Но он хотел не только чтобы она… вернулась.

— Он обмолвился, что ее родные отвернулись от нее, потому что она вышла за него замуж.

— Да. Такие события ведут к трагедии, хотя и не должны бы.

— Почему ее родные отвернулись от нее? Что такого он натворил?

— Не могу вам сказать… это его тайна. Уверяю вас, к убийству она не имеет никакого отношения!

— Тогда спрошу у самого Камминса.

— Нет, лучше не надо! Он не знает, что мне все известно. И не должен понять, как я узнала правду. Ему будет больно. — Мисс Фрейзер в досаде взмахнула рукой. — Вера рассказала мне в приступе пьяной откровенности. Она сама не помнила, о чем шла речь. Потом даже спрашивала, не говорила ли чего-то необычного. То есть, как она выразилась, «не выдала ли фамильных секретов». Конечно, я заверила ее, что она ничего не выдала. Она бы снова запила, если бы поняла, что я… — Элизабет Фрейзер подняла на него умоляющий взгляд. — Я очень уважаю Гарри. Он много страдал. Пожалуйста, не спрашивайте его ни о чем!

— Тогда вы сами должны мне все рассказать, а уж мне предоставьте решать, важно это или нет.

Она смерила его оценивающим взглядом, и он почувствовал, что невольно краснеет.

— Я понимаю, вы ищете убийцу пяти человек, — тихо сказала она. — А может, и шести! Но ваша профессия не дает вам права причинять людям страдание. Тогда вы ничем не лучше убийцы.

Ратлиджу стало больно. Почему даже она не может его понять? Ему показалось, будто ее мнение для него очень важно. Чем она его приворожила — блондинка в инвалидном кресле? Почему ему так хочется остаться незапятнанным в ее глазах?

Прежде чем он успел раскрыть рот, она продолжала тем же тихим голосом:

— Дело не в том, что он натворил. Дело в том, кем он был. Ее родные пришли в ярость, узнав, что она вышла замуж за еврея. Хотя он сменил имя и религию. Никто больше не знает… кроме меня.

— У Эдуарда VIII было много друзей-евреев, — машинально ответил Ратлидж, но, еще не договорив, понял, что воззрения сильных мира сего ничего не значат для простых людей, для которых некоторые вещи равносильны пожизненному клейму.

— Она из богатой семьи. И привыкла совсем к другой жизни.

— Поэтому Камминсы переехали сюда, где он сошел за нееврея и мог считаться почтенным гражданином?

— Вот именно — до войны, когда ни у кого не было денег на отпуск за границей. Да никто и не хотел никуда уезжать. Гостиница, как, впрочем, и весь Эрскдейл, держалась на плаву благодаря летним туристам. Как только они перестали приезжать, всем сразу стало труднее.