Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

Почтенный астролог, скромно одетый в черное, поблагодарил за предложенную долю в будущих доходах; но пока еще, сказал он, ни о каких таких доходах и речи нет. Он сидел, о чем-то задумавшись, и вдруг с печалью заговорил о смерти старшего Хоу, при жизни столь ценимого императором; спросил, между прочим, кто из астрологов определял место для погребения. Потом, ничего не объяснив другу, вернулся вместе с ним в дом, зажег свечи на алтаре предков и принялся оплакивать преждевременную смерть старика, этого, по его словам, «истинного друга отечества». Затем попрощался и удалился в предоставленную ему комнату, чтобы, как он выразился, «предаться благочестивым размышлениям».

На следующее утро он кликнул носильщиков и в компании придурковатого местного астролога, у которого вечно гноились глаза, отправился к месту погребения старшего Хоу, прихватив с собой рабочие инструменты — компас, таблицу влияний животных, «ветряную лозу». После трехдневных трудов оба астролога сопоставили результаты своих вычислений и пришли к выводу, что проведение канала нанесло непоправимый ущерб месту погребения. Больше того: из-за нехватки места невозможно даже умиротворить дух умершего посредством строительства отвращающей дурные влияния пагоды! Этим и объясняются все те несчастья, которые постигли дом Хоу после смерти его отца.

Хоу не понял сути запутанных рассуждений астролога. Но когда тот принялся сетовать на участь столь заслуженного в прошлом, а ныне покойного чиновника, Хоу с плачем упал на землю, совершенно не представляя, что теперь делать. И тут же кинулся к алтарю предков: он, мол, не хочет брать на себя такого греха, он должен как-то убедить умершего, что не виноват в истории с погребением — виноваты другие, не он; да разве могла ему, любящему, ежедневно приносящему жертвы сыну, прийти в голову столь ужасная мысль — лишить покоя, выгнать из могилы собственного отца! Он буквально повис на шее у астролога, умоляя о помощи, — и к своему изумлению увидел, что лоснящееся жиром лицо его друга приняло какое-то неподобающее, хитровато-фальшивое выражение. Астролог нетерпеливо засопел, когда его стиснули массивные руки, отодвинул от себя Хоу, закончил обряд каждения, и они двое медленно побрели к садовому павильону на канале. Флегматичный пекинец сказал — таким тоном, будто по-прежнему служил в ведомстве церемоний: «Мы не вправе еще больше оскорбить дух твоего отца, и так уже тяжко пострадавшего, перенеся его могилу в другое место. Это было бы верхом неуважения. Лучше изменить направление канала. А старое русло — поскорее засыпать». Толстяк Хоу горестно пробурчал: «Да…»; и потом, после паузы, которой хватило, чтобы они пристально посмотрели в глаза друг другу, повторил уже более звучно, жизнеутверждающе: «Да-да».

Несколько месяцев длилась переписка с провинциальными властями и ведомством церемоний, которую астролог целиком взял на себя, освободив от столь низменных хлопот скорбящего сына покойного чиновника. Прошли недели, прежде чем экспертам из императорского астрологического бюро было поручено составить свое заключение, а раньше более низкие инстанции неоднократно отклоняли ходатайство Хоу, находя, что оно противоречит общественным интересам. Однако император Цянь-лун, когда его проинформировали об этом деле, сразу сказал: «Канал можно проложить и по-другому; а пока будут вестись работы — которые следует ускорить, — пусть люди пользуются иными транспортными средствами. Негоже из-за временных трудностей лишать покоя дух такого заслуженного человека, как Хоу».

На этом вопрос был исчерпан. И, даже не поставив в известность гильдии — бурлаков, солеваров, грузчиков, возчиков из расположенных к западу от канала деревень, — шлюзы в срочном порядке закрыли, а воду спустили в озеро, благо Хоу приказал прорыть отводной канал еще тогда, когда его дело разбиралось в инстанциях. Товары теперь пришлось транспортировать по-другому; их перегружали, затем перевозили на расстояние дневного перехода — сухопутным путем, который пролегал по земельным владениям Хоу, — до еще не засыпанного последнего отрезка канала. Поначалу Хоу вообще отказывал возчикам в праве ступить на его территорию. Их жалобы в местную управу привели к тому, что на первое время власти всем разрешили безвозмездный проезд; Хоу же обязали договориться с заинтересованными гильдиями — как он сам сочтет нужным — о скорейшем сооружении дороги.

Хоу подчинился такому решению, но установил — быстро получив на это согласие властей — небольшую пошлину за пользование его территорией; потом по собственной инициативе построил вдоль дороги пять пакгаузов, стал помогать транспортировщикам грузов, предоставляя им напрокат запряженные волами повозки. Доходы от всего этого были громадными; сюда еще прибавлялся немалый выигрыш от краж, которых невозможно избежать там, где товары часто перегружаются и сдаются на хранение; в конце концов Хоу превратил свое имение в главный промежуточный соляной склад: ибо людям, которые предпочитали хранить свою соль в других местах, он всячески затруднял проезд.

Несколько недель все было тихо; однако гильдии непрерывно обсуждали между собой создавшуюся ситуацию. В местную управу поступало множество жалоб. Бурлаки, оставшиеся без работы, нанимались помощниками к кипятильщикам; но те и сами, если только не поставляли сено для Хоу, зарабатывали все меньше из-за снижения оптовых цен на соль. Недовольство росло.

И тут в эту заваруху вмешался только что назначенный даотай, да так неловко, что чуть не поплатился собственной головой. Дело в том, что в западных округах случай Хоу вовсе не был чем-то особенным. Тамошние крупные землевладельцы десятилетиями самым чудовищным образом уклонялись от уплаты налогов; хозяева шелкопрядильных мастерских и мельниц платили не больший налог, чем жалкий подсобный рабочий на их же предприятии. В регистрационных книгах налоговой службы в качестве собственности этих богатых господ указывались лишь крохотные пахотные участки, некогда принадлежавшие их отцам или дедам; местные богачи, благодаря дружеским связям с налоговыми чиновниками и старостами, добивались того, чтобы данные об их семейной собственности, однажды внесенные в земельный реестр, никогда более не обновлялись; они также предоставляли ложные сведения о размерах заброшенных или затопленных половодьем участков.

Вышеупомянутый молодой даотай, как только до него дошли слухи о подобных злоупотреблениях, явился в ближайшее отделение императорского финансового ведомства, где хранились списки налогоплательщиков, и сообщил управляющему — устно, но прямо посреди ямэня, в присутствии многих свидетелей, громким голосом, — о противоречии между данными, указанными в списках, и действительным положением вещей. Когда, покончив с этим, он сел в свой зеленый паланкин, его носильщики тревожно переглянулись и потом долго еще качали головами. А дальше произошло то, что и предсказывали, перешептываясь между собой, слуги молодого даотая.

Налоговый управляющий, человек уже пожилой, любимый в Чжили и Шаньдуне за знание местных обычаев и высоко ценимый в правительственных кругах, на десять дней передал текущие дела заместителю. Все это время он, как он сам сообщил, объезжал подведомственную ему налоговую зону, чтобы провести личное расследование, и посещал как промышленные предприятия, так и имения. Однако не в его силах было задержать тот рапорт, который даотай отослал в центральное финансовое ведомство примерно тогда же, когда сделал в ямэне свой устный доклад; и к тому времени, когда опытный чиновник вернулся из деловой поездки, его уже ожидало письмо из пекинского финансового ведомства с настоятельным требованием прислать объяснительную записку в ответ на «прилагаемый меморандум».