Полюс капитана Скотта - Богдан Сушинский

Оставив записку там же, где находилась записка Амундсена, Скотт вместе со всеми осмотрел содержимое кожаных мешков, в которых каждый из группы мог подобрать себе запасные носки или рукавицы.

Понятно, что в сложной ситуации любая из этих вещиц могла бы спасти полярнику жизнь, но капитан не мог избавиться от ощущения, что в благородной жертвенности норвежцев заложено нечто унизительное, что должно было еще раз напомнить британцам об их поражении. Кроме того, в одном из мешков полярники нашли очень важные для себя инструменты: два секстанта, искусственный норвежский горизонт и два гипсометра норвежского и английского производства.

— Что ж, по пути к полюсу могло случиться всякое, — задумчиво произнес начальник экспедиции, завершая осмотр норвежской «посылки». — И в определенных условиях нам пришлось бы искренне благодарить Амундсена за его спасительную щедрость.

— Хотя понятно, что таким образом скандинав всего лишь избавлялся от лишнего груза, — проворчал неугомонный Отс.

— Не думаю, чтобы все выглядело именно так — «избавлялся от лишнего груза», — возразил Уилсон. — Тем более что никто не принуждает нас пользоваться щедростью Норвежца.

И лишь Генри Бауэрс отреагировал так, как и обязан был отреагировать всякий уважающий себя каптенармус. Исходя из принципа: «Береженого и Бог бережет», он на всякий случай положил в рюкзак секстант английского производства, а каждому из спутников посоветовал подобрать себе запасные рукавицы и носки, показав при этом личный пример.

Завтракали они тоже в палатке норвежцев, придерживаясь «заговора молчания». Ни оживленности в скупых словах, ни радости во взорах. Вообще само их поведение напоминало пир побежденных на могильнике собственных надежд. И все же прощание с полярным лагерем норвежцев превратилось в своеобразный ритуал: как-никак палатка на полюсе оставалась не только единственным свидетельством былого присутствия здесь человека, но своеобразным мемориальным знаком всем им, полярным первопроходцам.

— Жаль, что мы так и не встретились с норвежцами, — с грустью проговорил Бауэрс, когда начальник экспедиции приказал готовиться к выступлению.

— Зачем? — иронично поинтересовался ротмистр Отс. — Чтобы оказаться гостями в их лагере и пережить еще большее унижение?

— Встреча на полюсе экспедиций двух стран, встреча двух известных полярников… — само по себе событие неординарное, достойно передовиц всех газет мира.

— Встретиться, чтобы потом долго выяснять, кому принадлежат лавры первооткрывателей? Нет уж, увольте. Представляю себе, какой спринтерской была бы гонка к полюсу, если бы мы заметили друг друга хотя бы в районе черного флага Норвежца. Сколько сил и пота было бы растрачено во имя престижа.

— Мы так обрадовались бы друг другу, сэр, — мечтательно возразил лейтенант, — что вряд ли задумывались бы над нюансами престижа.

Скотт давно обратил внимание, что «континентальная ностальгия» донимает лейтенанта сильнее, чем кого бы то ни было другого.

К тому же он больше других тяготился замкнутостью круга своих спутников и неотвратимостью их компании. Сорокатрехлетний капитан, имевший за плечами опыт нескольких экспедиций, готов бы списать это на молодость Бауэрса, хотя тут же признавал, что эта же молодость не мешает ему оставаться предельно исполнительным и вежливым, а значит, уживчивым.

Если когда-либо его дневниковые записи будут опубликованы, то Бауэрс или же кто-то из его потомков смогут узнать, что, решая для себя, кто из полярников должен будет сопровождать его в походе к Южному полюсу, он, капитан Скотт, написал: «Бауэрс подходит мне по всем показателям; я полагаю, что он не только наиболее закаленный путешественник из всех, побывавших в полярных областях, но и один из наиболее отважных.

О том, какую ценность представляет для полярной группы этот человек, я обычно говорю скорее намеками, чем прямо. Но нельзя не отметить его неутомимую энергию и поразительную выносливость, позволяющие ему продолжать работу в таких условиях, которые полностью парализуют других. Не было еще столь крепкого, деятельного и непобедимого человека, как этот маленький Бауэрс».

Правда, из этих же записей они узнают, что за этим низкорослым, щуплым лейтенантиком в отряде прочно закрепилось прозвище «Птичка», но после всего, что они узнают о вкладе Генри в экспедицию, вряд ли эта кличка покажется им унизительной.

* * *

Вернувшись в свой лагерь, они какое-то время задумчиво потоптались возле саней и расстеленной на снегу, но так и не установленной палатки, затем, по команде Скотта, неохотно набросили на себя «упряжь».

— Это уже путь домой? — со скрытой надеждой в голосе спросил Эванс, теперь уже постоянно терпевший мучения, которые причиняли ему обмороженные руки.

— Пока еще нет, — решительно ответил Скотт. — Теперь мы движемся к атлантическим берегам этого ледового безумия. Будем надеяться, что пересечь этот континент из конца в конец норвежцы еще не успели.

— Впрочем, не исключено, что и там мы тоже будем отдыхать в палатке, оставленной Амундсеном, — подключился к этому иронично-жестокому розыгрышу Уилсон.

— Что угодно, только не это! — взмолился унтер-офицер.

Казалось бы, этой шуткой весь разговор и закончится, однако Бауэрс неожиданно придал ей вполне серьезное звучание.

— Не знаю, как относительно палатки Норвежца на том краю ледового материка, но лично мне идея нравится. Просматривая перед отплытием журнал Международного географического общества, в котором речь шла о полемике, разгоревшейся вокруг сомнительного похода Роберта Пири к Северному полюсу, я наткнулся на любопытное сообщение. Оказывается, — поспешно извлекал он из внутреннего кармана куртки карту Антарктиды, чтобы развернуть ее на санном багаже, — вместе с нами к походу готовился и германский полярник Вильгельм Фильхнер.

— Это серьезный исследователь, — молвил Уилсон, — который уже не раз бывал в различных экспедициях.

— Поэтому-то у него и планы оказались еще более амбициозными, нежели наши с вами.

— Но до сих пор исследовательский интерес его в основном распространялся на Памир и Китай.

— Когда мы выходили на судне из Англии, он исследовал Шпицберген, — уточнил Скотт. — До сих пор весь его полярный опыт ограничивался только работой на этом острове. Правда, туда же намерен был придрейфовать на своем «Фраме» и Руаль Амундсен. Во всяком случае, в 1908 году он известил научный мир, что намерен совершить трансарктический дрейф от мыса Барроу до Шпицбергена.

— Получается, что это была арктическая стажировка Фильхнера, — заметил Бауэрс. — Но уже тогда он планировал подойти к Антарктиде со стороны моря Уэдделла и, высадившись на шельфовый ледник в районе острова Беркнера, — указал Генри рукавицей на соответствующую часть карты, — дойти до полюса. Очевидно, Фильхнер предвидел, что первооткрывателем Южного полюса ему не стать. Поэтому в его проектах — побывав на полюсе, уйти оттуда «маршрутом Шеклтона», то есть, по существу, тем же маршрутом, которым будем возвращаться на базу мы. А значит, добраться до залива Мак-Мёрдо. Очевидно, рассчитывает при этом зазимовать на оставленной нами базе.