Реорганизованная преступность. Мафия и антимафия в постсоветской Грузии - Гэвин Слейд

изменения структуры и практики рекрутирования воров в законе, а также смещения стимулов от преданности к личной выгоде. Как показывают другие исследования мафий [Reuter 1995; Paoli 2007; 2008; Gambetta 2009а], рекрутирование может быть ключом к их выживанию. От него зависит институциональное воспроизводство. Однако изменения в практике рекрутирования, вызванные главным образом усилением конкуренции, имели для воров в законе огромные непредвиденные последствия. Коррупция, проникшая в эту практику, вызвала снижение доверия среди самих воров в законе и привела к тому, что их репутация начала ухудшаться. Поскольку она является одним из самых важных активов любой мафии, с ней нужно обращаться осторожно. В то время как другие ресурсы для рэкета росли, статус, коллективный ресурс, который делал этот рэкет экономически эффективным, падал. Как только коллективный ресурс статуса был исчерпан, игра была закончена. Общие убеждения в том, что другие носители статуса также будут вкладывать средства в поддержание коллективного ресурса, принадлежащего всем, то есть статуса, вызвали в игре с этим статусом «гонку на износ» в целях получения быстрой выгоды, используя всю его ценность.

Могли ли воры в законе повернуть вспять изменения, которые препятствовали их выживанию, например, остановив распад коллективных убеждений, который распространялся как зараза? Так, в Италии социальная и политическая реакция на действия мафии, убившей судей и устроившей ряд взрывов в начале 1990-х годов, была настолько негативной, что Бернардо Провенцано, босс боссов мафии, капо ди тутти капо, попытался потом предпринять меры по спасению ситуации и возвращению утраченной репутации. Эти меры включали в себя сдержанность, отстранение от определенных отраслей деятельности, ужесточение требований при рекрутировании, отбор в мафию только образованных и культурных людей [Paoli 2007]. Пока нет никаких оснований предполагать, что разрозненная и противоречивая сеть грузинских воров в законе провела или могла бы провести такую скоординированную реформу, как в Италии.

Фактически, управляя своим коллективным ресурсом элитного криминального статуса, воры в законе должны были иметь дело с набором дилемм, изложенных Остром [Ostrom 1990] в ее работе о проблемах коллективных действий в управлении общими ресурсами пула. Даже когда правила создаются для преодоления индивидуалистического оппортунизма, это оставляет только дальнейшие нерешенные проблемы, касающиеся того, как можно снабдить институт правилами изменения правил. Как участники процесса могут сигнализировать о своей непоколебимой преданности соблюдению этих правил? Какие существуют стимулы контролировать и наказывать других, учитывая, что само наказание является общим благом, которое приносит меньшую отдачу карателю, чем институту?

Остром [Ostrom 1990: 211] (см. также [Tilly 2005: 40]) утверждает, что при сохранении коллективного ресурса искупительные изменения могут произойти только в том случае, если: бенефициары ресурса разделяют мнение, что им будет вредно, если они не примут альтернативные правила, и все будут затронуты аналогичным способом предлагаемыми изменениями правил; бенефициары ресурса высоко ценят продолжение деятельности этого общего ресурса и сталкиваются с относительно низкими затратами на информацию, изменения и принуждение; обобщенные нормы взаимности и доверия разделяются, а группа относительно мала и стабильна. Ни одно из этих условий, как мы видели, не годится для воров в законе. Таким образом, в будущем трудно ожидать выживания воров в законе как преступной сети. Скорее всего, как это представляется, действующие за пределами Грузии воры в законе распадутся на иерархические, более локализованные и территориальные мафиозные группы, связанные между собой минимумом взаимодействия, в которых «титул» вора в законе имеет все меньшее значение.

Можно опираться на умозрительные выводы этого исследования данного сюжета, изучая переменные и этиологические факторы, выявленные здесь в каждом конкретном случае. Однако ничто не отменяет того факта, что в случае с Грузией важно также понять, как государство могло начать такую мощную кампанию по борьбе с мафией в той части мира, которая не известна эффективным управлением. Хотя такой анализ не был акцентом книги и такой акцент был сделан в другом месте (см. [Kupatadze 2012]), есть некоторые особенности, связанные с грузинским периодом «революции роз» 2003 года, которые заслуживают упоминания в заключении.

Объясняя способность грузинского правительства проводить и на деле осуществлять самую широкую антимафиозную политику на постсоветском пространстве, прежде всего следует отметить, что после свержения Шеварднадзе в 2003 году правительство Саакашвили пользовалось беспрецедентной популярностью. Эта популярность явно была основана на обещании бороться с коррупцией и преступностью и очистить страну от воров в законе. Переход к новой политике произошел в отсутствие какой-либо договоренности с ними, поэтому в новом революционном правительстве не существовало никакого раскола или оппозиции и повестка дня сохранялась неизменной. К тому же политико-экономическая стратегия массовой приватизации и либерализации экономики с целью привлечения прямых иностранных инвестиций требовала, чтобы правительство могло обеспечить инвесторам физическую безопасность на всей своей территории. Кроме того, опасения по поводу подверженности грузинских сил безопасности вредоносным иностранным, в особенности российским, влияниям, создали сильный стимул для принятия против коррумпированной полиции и защищаемых ею скрытых в тени двуличных мафиозных фигур крутых мер. С самого начала Саакашвили, наделив президента большими полномочиями, внес в конституцию поправки, что позволило исполнительной власти принимать требуемые решения и проводить свою политику быстро, так что все происходило легко и без особых политических разногласий, а также без значительных упущений и ненужных дебатов [Areshidze 2007; Berglund 2013]. В то же время при отсутствии сдержек и противовесов злоупотребление властью через политически зависимую судебную систему продолжалось практически беспрепятственно. Использовались досудебные и административные задержания, имели место непрозрачные сделки о признании вины и аресты активов для извлечения ресурсов и формирования государственного бюджета в рамках того, что Всемирный банк, описывая, как Грузия преуспела в своей борьбе с преступностью и коррупцией, с малой долей критики назвал «необычными решениями» [World Bank 2012: 97].

В то время существовала смесь возможностей и стимулов, характерных для переходного периода в жизни Грузии, революционного контекста и экономической и геополитической ситуации. Наряду с этим институциональная политическая перестройка и внесудебная практика, сформировавшаяся на фоне рвения и истинной веры в свое дело преимущественно молодых и получивших образование на Западе революционеров, позволили успешно развернуть антикоррупционную и антикриминальную кампанию, которая захлестнула практически все, оказавшееся на ее пути. Из-за специфики данного случая неясно, может ли такая политика применяться и будет ли она работать в других странах региона. Кроме того, с учетом разоблачений широкомасштабных нарушений прав человека и пыток в тюремной системе Грузию не следует рассматривать в качестве образца для других. Какими бы ни были преимущества борьбы с мелкой коррупцией и организованной преступностью, предельная ориентация на карательные меры, используемая для достижения этой цели, невероятно тяжело давит на грузинское общество. Чрезмерное использование системы уголовного правосудия как средства решения проблемы преобразования общества и имевшие