Ледяной сфинкс - Жюль Верн

Ни 13, ни 14 января не произошло ничего примечательного, не считая дальнейшего понижения температуры. На это обратил мое внимание Лен Гай, показав мне бесконечные стаи птиц, летящих на север. Слушая его, я чувствовал, что он теряет надежду. Этому не приходилось удивляться: мы так и не увидели суши, вопреки утверждениям метиса, хотя отошли от острова Тсалал на сто восемьдесят миль! Куда ни повернись – повсюду расстилалась морская гладь, бесконечный водный простор. Начиная с 21 декабря солнце все ближе клонилось к горизонту; 21 марта оно окончательно спрячется за его кромкой, после чего на целых шесть месяцев наступит полярная зима! Даже если искренне верить, что Уильям Гай и пятеро его спутников могли преодолеть такое расстояние в утлом суденышке, то у нас все равно не было шанса отыскать их.

Пятнадцатого января удалось произвести точные наблюдения, показавшие, что мы находимся в точке с координатами 43°13’ западной долготы и 88°17’ южной широты. «Халбрейн» отделяло теперь от полюса менее двух градусов, или сто двадцать морских миль.

Капитан Лен Гай не думал скрывать результаты своих наблюдений, а моряки были достаточно хорошо знакомы с навигационными вычислениями, чтобы понять, что это означает. Все последствия такого местоположения вполне могли объяснить им старшины Холт и Харди. Затем за дело мог приниматься Хирн, чтобы довести услышанное до полного абсурда…

Во второй половине дня меня не покидали подозрения, что гарпунщик делает все возможное, чтобы подогреть недовольство. Люди, сгрудившиеся под фок-мачтой, переговаривались вполголоса, бросая в нашу сторону недобрые взгляды. Затем среди матросов началось совсем уже подозрительное шушукание. Двое-трое, глядя на нас, позволили себе угрожающие жесты. Наконец шепот стал настолько непочтительным, что Джем Уэст не смог совладать с гневом.

– Молчать! – заорал он и, подойдя к матросам поближе, добавил уже тише: – Первый, кто откроет рот, будет иметь дело со мной!

Капитан заперся в своей каюте, однако я ждал, что он выйдет на палубу и, бросив напоследок печальный взгляд на юг, отдаст команду ложиться на обратный курс…

Однако минул еще день, а шхуна продолжала следовать прежним курсом. На беду, над океаном начинал клубиться туман. Это не сулило ничего хорошего. Признаюсь, мне было трудно усидеть на месте. Мои опасения росли. Я видел, что старший помощник только и ждет команды изменить курс, и понимал, что капитан, пусть и с болью в душе, вот-вот сдастся…

Уже несколько дней я не видел метиса – во всяком случае, мы с ним давно не разговаривали. Матросы сторонились его, как прокаженного. Если он пристраивался у левого борта, экипаж дружно перекочевывал на правый. Один боцман отваживался заговаривать с ним, однако его вопросы неизменно оставались без ответа.

Дирка Петерса такое положение совершенно не тревожило. Видимо, он был настолько занят своими невеселыми мыслями, что просто ничего не замечал вокруг. Но повторяю: услышь он команду Джема Уэста: «Курс на север!» – и я не знаю, что бы он натворил!.. Что касается его стараний не сталкиваться со мной, то я объяснял эту сдержанность его нежеланием бросать на меня тень.

Однако 17 числа пополудни метис изъявил готовность побеседовать со мной. Мне и в голову не могло прийти, что я узнаю в результате этого разговора!..

Притомившись и испытывая легкое недомогание, я возвратился в свою каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний. Внезапно в дверь кто-то постучал.

– Кто там? – откликнулся я.

– Дирк Петерс.

– Вам надо со мной поговорить?

– Да.

– Я сейчас выйду…

– Прошу вас… Уж лучше я… Можно мне войти к вам в каюту?

– Входите.

Войдя, метис плотно затворил за собой дверь. Не вставая с койки, я жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс остался стоять. Видя, что он не решается заговорить, видимо, испытывая смущение, я решил подбодрить его:

– Что вам от меня нужно, Дирк Петерс?

– Хочу сказать вам одну вещь… Поймите меня, сэр… Мне кажется, что вам нужно об этом знать… Вы будете единственным из всего экипажа, кто узнает об этом… Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил…

– Если это так серьезно и вам не хочется, чтобы я проговорился, то зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс?

– Нужно! Нужно! Это нельзя утаивать дальше… Это давит на меня, как… как скала… Вот здесь…

При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь.

– Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во сне, – продолжал он, – боюсь, что меня услышат… Потому что мне это все время снится, и во сне…

– Что вам снится? – спросил я.

– Он… он… Поэтому я и сплю по углам… подальше от других… от страха, как бы другие не узнали его настоящее имя…

У меня возникло предчувствие, что метис вот-вот ответит на вопрос, который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках моего сознания: почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта?

Однако, услыхав мой вопрос, он ответил:

– Нет, не в этом дело… Я хотел не об этом…

– Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по какой причине вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды.

– Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму, моему бедному Пиму… Я надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться на китобойный корабль…

– Но откуда взялось это имя – «Хант»?

– Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за той истории на «Дельфине»!..

Метис намекал на то, как они тянули жребий на борту американского брига, решая, кто из четырех – Август Барнард, Артур Пим, Дирк Петерс или матрос Паркер – будет принесен в жертву, чтобы превратиться в пищу для оставшихся троих. Я вспомнил, как Артур Пим не мог заставить себя согласиться на жребий и в то же время не сумел отказаться «участвовать на равных в трагедии, которая неминуемо разыграется в самом скором будущем, – таковы его собственные слова, – ужасной драме, горькое воспоминание о которой будет до конца дней омрачать каждый миг существования выживших в ней»…

Да, они тянули жребий – деревянные щепочки разной длины, которые сжимал в руке Артур Пим… Вытянувший самую короткую был обречен на смерть. Артур Пим признается в проснувшейся в нем жестокости, с какой он собирался обмануть товарищей, применив хитрость… Однако он не смог так поступить и просит прощения за такие помыслы, приглашая тех, кто захочет обвинить его, сперва оказаться в его положении.

Наконец, решившись, он протягивает кулак, в котором зажаты четыре щепки. Дирк Петерс тянет первым. Судьба оказалась благосклонной к нему; теперь ему нечего бояться. Артур Пим понимает, что вероятность, что он останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и он! Теперь у Артура Пима с Паркером были абсолютно равные шансы. В этот момент Артуром Пимом «овладела какая-то звериная ярость», и он «внезапно почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному»…