Слабость Виктории Бергман. Часть 2. Голодное пламя - Эрик Аксл Сунд

Жанетт кивнула. Ей вдруг начал нравиться Биллинг. Они никогда не говорили друг с другом так откровенно.

– А частным образом они общались? В смысле – Берглинд и Лундстрём.

– Сейчас и до этого дойду… У Берглинда в кабинете на доске висела фотография, которая пропала с этой доски за несколько дней до того, как Лундстрёма допросили насчет изнасилования в гостинице. Как же звали ту девочку? Вендин?

– Вендин. Ульрика Вендин.

– Да. Отпускная фотография – Берглинд с Лундстрёмом стоят, у каждого в руках по огромной рыбине. Какое-то морское сафари в Таиланде. Когда я сказал ему – не дело, что именно он допрашивал девочку, он отговорился тем, что знает Лундстрёма более чем поверхностно. Он был пристрастным, и он это понимал, но сделал все, чтобы спрятать концы в воду. Фотография из отпуска развеялась дымом, и Лундстрём вдруг сделался просто случайным знакомым.

Деннис Биллинг поражал Жанетт.

«Зачем он это рассказывает? – думала она. – Если он не хочет, чтобы я копала дальше про Лундстрёма, Вендин и все закрытые дела, этому едва ли есть причина».

Или он просто настолько не любит своего предшественника, что даже через шесть лет после его смерти готов устроить так, чтобы кто-нибудь копал под него?

Поблагодарив Биллинга за содержательную беседу, Жанетт подумала: фонд. Очевидно, тот самый фонд, который финансировали Лундстрём, Дюрер и Бергман. Sihtunum i Diaspora.

Юнатан Седер поскользнулся на бортике, ударился головой и, потеряв сознание, упал в бассейн. В легких было полно воды. Патологоанатом констатировал, что мальчик захлебнулся.

Беатрис Седер, бабушка Юнатана, проклинала себя за то, что оставила его плескаться одного, а сама отправилась пить кофе в буфете бассейна. Телефонный разговор с Региной, во время которого Беатрис пришлось сказать дочери, что ее сын мертв, стал самым тяжелым в ее жизни.

Она вспомнила, как Юнатан плакал, когда они прощались с Региной в аэропорту Абиджана. Он был единственным ребенком Регины, светом в окошке. Беатрис налила очередной стакан виски и посмотрела в окно.

Ночь вокруг виллы в Свавельшё в Окерсберге была черной и холодной. Туман прокрался по дороге, пожрал лужайку, и Беатрис едва различала контуры своего автомобиля, стоящего в двадцати метрах.

Теперь они с Региной остались совсем одни. Юнатана больше нет, и в этом виновата она, Беатрис.

Даже неделю она не смогла присмотреть за мальчиком.

Беатрис рассматривала красные качели, которые свисали с дерева посреди участка, не понимая, о чем думала, когда вешала эти качели для Юнатана. Зачем тринадцатилетнему парню качели? Это забава для малышей.

Она оказалась плохой бабушкой. Бабушкой, которая видела своего единственного внука от случая к случаю. Он рос вдали от нее. В ее представлении Юнатан оставался шести– или семилетним. Они виделись не чаще двух раз в год, обычно на Рождество или Новый год, или вот как сейчас, когда она полетела в Абиджан встречать их. Она не знала, действительно ли Юнатан хотел улететь с ней домой в Швецию. Но речь шла всего о неделе, потом должна была вернуться Регина, и они собирались отправиться в Лансароте недели на две-три.

Теперь ничего не будет. В полночь Регина прилетит в аэропорт Арланда, и через час с небольшим Беатрис будет стоять там у терминала и ждать свою дочь, не представляя, что скажет ей.

Что тут можно сказать?

«Прости, это я во всем виновата»? «Не надо было…» «Не надо было разрешать ему…» «Он же всегда был таким осторожным…»

«Почему в бассейне не оказалось никого, кто спас бы его?» – подумала бабушка Юнатана Седера.

Никто не видел случившегося. Но когда она оставляла мальчика у бассейна, там было не меньше трех ребят, а в шезлонге у бортика сидела какая-то женщина.

Когда Беатрис сказала об этой женщине полицейским, они не придали ее словам никакого значения.

Беатрис не курила почти десять лет, но сейчас зажгла сигарету. Первое, что она сделала, когда поняла, что произошло с ее внуком, – это купила в киоске бассейна пачку сигарет. То же самое она сделала десять лет назад, когда врачи говорили, что муж Регины умирает от рака легких. Тогда она купила сигареты в киоске Каролинской больницы.

Она посмотрела на часы. Почти одиннадцать.

Шум электрички напомнил ей, что время продолжает идти вперед, чтобы ни происходило.

В этом смысле один погибший мальчик ничего не значит.

Как ничего не значит и раздавленная горем мать, которую она встретит через час. Да и сама она ничего не значит.

Такси будет через пятнадцать минут. Что она скажет водителю, если тот спросит, куда она едет? Соврет, скажет, что отправляется в отпуск на Лансароте с дочерью и внуком. Тогда все это будет существовать хотя бы для чужого человека, который везет ее в аэропорт. Для чужака она будет счастливой бабушкой, которой предстоит две недели солнца.

Надо уложить вещи, подумала она. Багаж и ручную кладь.

Беатрис затушила сигарету и поднялась наверх.

Трусы, купальник, косметичка и масло для загара. Полотенце, паспорт, три книжки в мягких обложках и одежда. Рубашка, две полотняные юбки и длинные брюки, если ночи в Испании окажутся прохладными.

Беатрис Седер бросила сумку, села на кровать и наконец разрыдалась.

Фредрику Грюневальд убил кто-то, кого она знала. Во всяком случае, Жанетт собиралась работать, исходя из этой гипотезы.

Обследование тела не показало признаков того, что женщина пыталась хоть как-то защищаться, и ее убогий шалаш выглядел так, как и следовало ожидать. Убийству не предшествовала борьба, следовательно, Фредрика сама впустила убийцу, который потом внезапно напал на нее. К тому же Грюневальд была в плохой физической форме. Хотя ей было всего сорок, лишения последних десяти лет и жизнь бездомной оставили свои следы.

По словам Иво Андрича, функциональная проба печени была так плоха, что Фредрике оставалось прожить от силы года два, так что убийца принял на себя ненужные хлопоты.

Но если, как сказал Хуртиг, это убийство несет на себе отпечаток мести, то главное было не убить жертву, а унизить, помучить. И с этой точки зрения задуманное удалось убийце на сто процентов.

Судя по предварительной информации, удушение длилось от тридцати минут до часа. В конце концов рояльная струна так глубоко врезалась Фредрике в шею, что голову с телом соединяли только позвонки и несколько сухожилий.

Вокруг рта Фредрики обнаружили клей, и Андрич предположил, что это следы обычной липкой ленты. Это объясняло, почему, пока все продолжалось, никто не слышал ни криков, ни призыва на помощь.

Кроме того, не лишенные интереса наблюдения судебного медика касались подробностей и способа убийства. Андрич считал, что они столкнулись с очень, очень необычным преступлением.