Дверь в стене тоннеля - Николай Черкашин

– Верующий человек не может принять такую «чистую целесообразность».

– А вы верующий?

– С некоторых пор.

– Понимаю. Так вот, Бог согласно одному из доказательств бытия Божьего и есть Высшая Целесообразность. Не верите? Это ведь не мое изобретение. Это многие отцы церкви утверждали… Так вот, я – скальпель в руке Божьей.

– На мой взгляд, вы скальпель в лапе Люцифера…

– Может быть, и так. Но заметьте – этот Люцифер не трогает праведников. Уничтожается только порок – алкоголики, бомжи, ворье, гомики, дебилы… А, Б, В, Г, Д – в алфавитном порядке.

– С таким алфавитом можно и до Е и Ж дойти.

– Если будет надо, дойдем и до Э, Ю, Я.

Еремеев покосился на «керамизированный» череп.

– А этот к какой букве относился?

Герман Бариевич невесело усмехнулся.

– К букве «Д».

– Дебил?

– Много хуже. Доносчик. Это череп стукача, по доносу которого погиб мой отец. В ваших глазах это, конечно, незаконная акция, самосуд… Но справедливость все-таки восторжествовала. С моей помощью. А вообще я в своей жизни совершил только одно по-настоящему уголовно наказуемое деяние. Студентом экспроприировал в сберкассе пятьдесят тысяч рублей. Я взял их как компенсацию у государства за убийство моего отца. Поверьте, его жизнь стоила много дороже… И не вздумайте меня осуждать, господин следователь. Вы ведь тоже совершили нечто подобное, шантажировав мою сотрудницу на тридцать тысяч зеленых. Почему такая странная сумма? Просили бы уж все пятьдесят. Или столько вы стоите как следователь? Право, я положу вам больше. Сорок тысяч в год. Вместе с тринадцатой зарплатой. Вы нужны мне и не смейте отказываться по «моральным причинам». Мы с вами – сиамские близнецы. Даже в астрологии совпали: оба – Стрельцы. А Стрелец в Стрельца стрелу не пускает… Мне нравится ваш послужной список. Мне нравится, как вы лихо обштопали моих людей. А они – не мальчики в крутых делах. Мне нравится ваша везучесть и ваша смекалка. Мне нужен такой человек в службу безопасности. Ваша должность будет называться референт службы безопасности. Советник. Вы будете пробовать на зуб решения моих мальчиков. Искать в них слабые места и подсказывать, как их, эти слабые места, укрепить. И все. Это государство не ценит такие мозги. А я – ценю.

– Вас не смущает, что я работал против вас?

– Не против меня. Ведь вы пытались вернуть себе Карину, не так ли? Вы ее получите. И я буду посаженным отцом на вашей свадьбе. Самые преданные друзья получаются из бывших врагов. Ну что, вы не ожидали такого поворота событий?

– Не ожидал.

– У вас есть ко мне еще какие-либо вопросы?

Еремеев втянул ноздрями ароматный дымок, которым попыхивала трубка его нечаянного благодетеля: «клан» или «амфора»?

– «Амфора», – угадал чуть заметное его движение Герман Бариевич. – Признаю только этот табак… Ну что вас там еще тревожит?

– Мне не дает покоя один, ну… чисто профессиональный вопрос. Зачем понадобился такой маскарад с этим пауком-птицеедом?

– Ах, с этим милым паучком!..

– Все, что проделал этот милый паучок, мог сделать и Ковальчук гораздо быстрее и проще.

– Не знаю, вправе ли я об этом говорить. Но это, как говорит сегодня молодежь, – БДТ. «Было до тебя…» Между Леоном Игоревичем и вашей будущей супругой существовали, как бы вам сказать, романтические отношения. По этой причине он отказался выполнить мое приказание. Это был первый отказ с его стороны, и я его понял… Конечно, было жестоко давать ему такое поручение… Признаюсь, меня очень встревожило, что Карина засветилась в ФСК. Это не МВД, где у меня все схвачено. Вы своим звонком доставили нам немало треволнений. И тогда убрать Карину вызвался Радик. О, в этом тщедушном тельце живет дух отчаянного храбреца. Камикадзе! Он всегда брался за невыполнимые вещи… Впрочем, та операция была не самым головокружительным его делом. Он вытворял и не такое…

А костюм паука-птицееда он придумал сам. Люди боятся пауков и всяких насекомых… Физически с ним легко справиться. Безногий карлик. Тьфу. Ногой отшвырнул. Но когда на вас движется мохноногое страшилище… О! Испугать – победить.

Радик бесстрашен. Я не могу рассказать вам всего, но поверьте, мое дело обязано его бесстрашию в некоторых весьма роковых моментах.

И упаси вас, Господь, чем-нибудь обидеть этого человека!

Герман Бариевич обстоятельно выбил трубку о череп бренного врага.

– Идемте, я проведу вас к Карине. Для нее будет потрясающий сюрприз.

– А мой…

– Ваш человек накормлен и отдыхает. Его судьба, так же как и ваша, будет зависеть от вашего решения. Надеюсь, это столь очевидно, что вы не воспринимаете как шантаж?

– Очевиднее некуда.

– Не будем терять времени.

Они поднялись, и Герман Бариевич провел его на второй этаж.

– Левая дверь. Там у меня – кунацкая. Комната для друзей.

Сердце билось в ритме румбы. Собравшись с духом, Еремеев переступил порог и прикрыл за собой мягкую обитую с обеих сторон дверь.

Карина в своем любимом черном кимоно сидела в плетеном кресле перед фальшивым окном-экраном.

– Добрый вечер, пани Табуранская.

Она встала, изумленно хлопая тяжелыми от туши ресницами, села, потом еще раз встала, подошла к Еремееву и недоверчиво пробежала руками по его лбу и щекам.

– Вечер добрый, пан капитан…

Так они здоровались там, в Севастополе… Он поцеловал ее под пушистый завиток за ухом. Она уткнулась подбородком в плечо.

– Ты почему сбежала?

Она вдруг вырвалась, упала в кресло, стукнула себя кулаками по выскользнувшим из-под кимоно коленям и рыдающе вскрикнула:

– Я не знаю, не знаю, не знаю!!! Это было как наваждение! Я прослушала ту кассету, и вдруг стало страшно, как тогда, когда выбежал этот паук…

Она спрятала лицо в ладони, и волосы ссыпались роскошным водопадом на руки и колени. Он присел рядом, обнял и стал водить пальцем по голой коленке, сдвигая, сбрасывая с нее черный шелк восточного одеяния и пряди волос.

– Как там Дельфик?

– Зажило все как на собаке…

Они говорили друг другу обыденные, ничем не примечательные слова, но за каждым из них крылась бездна невысказанной нежности, и только они это чувствовали, и только они понимали глубинный смысл этих самых расхожих будничных фраз. Так из чужих – латинских – букв на международном телеграфе – складываются родные слова…

Он не раз замечал, как менялось в ее присутствии его зрение. Все, на что падал взгляд, становилось вдруг преувеличенно важным и очень непростым, значимым, наполненным щемяще-тревожным чувством, как будто все окружавшее их в эту минуту – дома, улица, люди, стены, столы, пепельницы, разбросанные вещи – тайно или явно приобщались к ним, соучаствовали с ними в их прекрасной и тревожной игре.