Дверь в стене тоннеля - Николай Черкашин

– Потерпи чуток. Я сейчас… – Еремеев высвободился из комбинезона по пояс, собрал смазку с обрывка роликовой цепи, растер ее по плечам и попросил повторить подъем. На этот раз, сдирая кожу о железную раму и выдохнув из груди весь воздух, он пролез в «игольное ушко». Огляделся. Кухня: электропечь, полки, разделочный стол. То, чего искал глаз, не было… Тогда он стащил с себя комбинезон, скрутил в жгут и сунул в шахту. Наиль взобрался по нему, как по канату, но с первой же попытки взять проем, понял всю безнадежность предприятия.

– Мне хана…

– Наиль, дорогой, давай еще разочек! Я на себя рвану…

– Не пролезу. Жрал много. Шибко толстый стал.

– Тогда слушай меня внимательно. Задрай дверь изнутри, задвинь нижний проем столом, расклинь его койками и держись. Я сегодня пол-Москвы на ноги подниму. Выручим! Ты меня понял?

– Да.

– Спасибо, друг. До встречи!

– Прощай… – глухо донеслось из адовой отдушины.

Еремеев вытащил комбинезон, но одеваться не стал. За окном у забора сердито взрыкивала овчарка. Правда это или байка, слышал он, что собаки не кусают голых людей. Теперь предстояло проверить легенду на собственной шкуре. И как можно быстрее, потому что в белом – хозяйском – коттедже одно за другим зажигались окна.

Дверь во двор была заперта, но, открыв шпингалеты окна с видом на забор и собачью будку, Еремеев распахнул раму в темень августовской ночи. Пес-кавказец, столь славно похожий на Дельфа, резво подбирался к нему, скаля клыки с мужской мизинец. Пока что он рычал, готовый вот-вот разразиться злобным лаем. Зарычал и Еремеев тем самым беспощадно уверенным вожачьим рыком, от которого Дельф всегда отворачивал голову, подставляя покорно шею, уязвимую яремную вену. Этот же кормленный человечиной зверь ничего подставлять не стал, лишь остановился, недоуменно наклонив круглоухую башку с волчьим раскосом желтых глаз. Не сбавляя грозного тона, Еремеев медленно двинулся вперед. Пес попятился, потом залег, как это делают кавказцы-волкодавы при приближении врага. У него была роскошная дистанция для боевого прыжка. Один мах – и странный голый человек сбит, опрокинут, придавлен, растерзан… Сзади закричали, кто-то бежал к ним, пес обернулся, и Еремеев швырнул в него скомканный комбинезон. С яростным всхрапом зверь вцепился в одежду, и в ту же секунду на всех четырех углах ограды вспыхнули ртутные лампионы. Но именно это и помогло рассчитать прыжок – на крышу будки, с нее на гребень забора, по счастью, не затянутый колючей проволокой. Переваливая на ту сторону высокого глухого щита, он успел заметить, как из коттеджа выскочил парень в камуфляжке с автоматом в одной руке и с поводком бультерьера в другой. Розовый упитанный пес с крысиной мордой был беспощаден к любому, кого хозяин назначил врагом.

Продравшись сквозь кусты, Еремеев выбежал на манящую спасительной темнотой опушку. Свет мощной лампы позволял бежать осмотрительно, ни на что не натыкаясь, ни обо что не спотыкаясь. Но дальше началась сущая пытка. Бег в захламленном лесу в безлунную ночь не оставлял надежд на спасение. Еремеев резанул подошву об осколок стекла, и теперь за ним оставалась кровавая дорожка, по которой не то что бультерьер, но и его вожатый с фонарем в руке мог идти точно по следу. Это конец.

Еремеев задыхался – давно не бегал. «Боже праведный – спаси! Пошли речушку, ручеек, болотце!.. Прости за несуразность просьб моих. Но через пять минут меня догонят, и я уже никогда Тебя ничем не озабочу…»

Вместо речушки Бог послал ему новый забор – из колючей проволоки. Еремеев приподнял не слишком туго натянутую нижнюю плеть и, ободрав лопатки, пролез невесть куда. Главное – не было леса. Впереди, далеко-далеко – не добежать, переблескивали огоньки не то жилья, не то стройки. Прихрамывая, он все же двинулся на них.

– Стой! Стрелять буду!

Душу холодом обожгло – обошли, загнали…

Лязгнул затвор автомата. Справа шагах в сорока вырос силуэт солдата в каске. Часовой!

Еремеев ринулся к нему с радостным воплем:

– Стреляй, родной, стреляй! Только спаси!.. – Он сам уже не понимал, что кричит.

– Стой, говорю! Псих ненормальный…

Только тут часовой разобрал, что нарушитель границы поста совершенно голый. Это придало ему уверенности.

– Давай назад… А то стрельну!

– Ты, браток, залегай! Сейчас стрелять будут, только с той стороны и в меня.

В рединах лесной опушки мелькал пятнистый свет фонарей. Совсем рядом, уже у самой проволоки.

– Слышь, друг, поднимай караул в ружье! – торопливо убеждал он часового. – Пальни вверх!

– Я щас пальну и не вверх… Марш с объекта!

В траве что-то стремительно прошуршало, мелькнула острая морда свинокрыса, и Еремеев взвыл от боли: в лодыжку впились острые зубы. Солдат полоснул короткой очередью по бультерьеру. Хватка ослабла, но челюсти мертвого пса пришлось разжимать руками. Еремеев скорчился и прилег почти у самых сапог часового. Под проволоку лезли двое. Их силуэты уже хорошо различались в предрассветном сумраке.

– Стой! Стрелять буду! – гаркнул и на них боец.

– Не гавкай, молодой! А то псиной завоняешь… Тут псих с дурдома сбежал. Давай его сюда.

– Марш с объекта! Стрелять буду!

– Это ты зря… Мы ж с милиции. Психа ловим. Голяком сбежал. Его собачка наша задержала. А ты песика прибил… Нехорошо.

– Не приближаться! Стрелять буду на поражение!

– Я и сам пальнуть могу. Вишь какая игрушка… Сдай нам психа – и лады!

Часовой залег, выставив автомат. Это был мальчишка лет девятнадцати… Длинная очередь разорвала редеющую ночь. Горячие гильзы брызнули в Еремеева. Он сжался в ожидании ответной пальбы.

– Дундук, хлебанный в гроб! – нещадно матерясь, преследователи в камуфляжках полезли под проволоку. К посту бежал караул…

«Господи, хоть где-то служба правится…» – подумал Еремеев, прислушиваясь к гулкому топоту.

– Воронков, чо случилось? – спросил запыхавшийся сержант.

– На объект лезли. С автоматом. И этот вот, – ткнул он стволом в Еремеева, – голяком пробрался.

– Кто такой? – Краснощекий сержант с артиллерийскими эмблемами на углах воротника осветил нарушителя.

– Капитан милиции… Следователь… Уходил от бандитов, – морщась от боли в порезанной и прокушенной ноге объяснил Еремеев. Если бы не кровь на расцарапанных плечах, спине и ноге, сержант не удержался бы от улыбки – уж слишком не вязалось представление о следователе с этим голым измазанным типом.

– От вас в город можно позвонить? – спросил Еремеев, обкладывая листьями подорожника следы зубов бультерьера.

– Нет. Только дежурному по части.

– Доложи ему.

Они пришли в кунг, служивший «караулкой». Сержант поднял трубку полевого аппарата, крутанул ручку магнето.