Славные парни - Николас Пиледжи

Генри был уязвим. Ему грозил слишком большой срок, и было ясно, что Джимми рисковать не станет. Мы подозревали, что он просто выжидает, выбирая подходящий момент. От осведомителей поступала надёжная информация, что в этом параде убийств Генри — следующий на очереди. Пол Варио отвернулся от него, бросив на произвол судьбы.

Если вообще была возможность заставить Генри дать показания против его банды, для этого настал самый подходящий момент. Федеральные агенты начали обрабатывать его с первого же дня в тюрьме Нассау. Джимми Фокс, надзирающий офицер, не уставал напоминать, что на улицы ему возвращаться опасно. Стивен Карбоне и Том Суини, ответственные за дело «Люфтганзы» агенты ФБР, продемонстрировали ему фотографии трупов.

В общем, Генри и сам был не против заключить сделку. Уже на следующее утро после ареста он поинтересовался у надзирающего офицера, нельзя ли как-нибудь договориться. Он заявил, будто знает кое-что насчёт «Люфтганзы» и готов поделиться информацией, если ему не придётся выступать в суде и его роль останется тайной. Предложил стать нашим «человеком на улицах».

У нас были на него иные планы, поэтому мы продолжали давить, а он продолжал размахивать приманкой у нас перед носом. Мы прощупывали друг друга, словно это была игра, за исключением того, что мы знали, да и он сам знал, что отступать ему некуда. Давление на него росло с каждым новым визитом агентов. Если полицейские или федералы кого-то регулярно допрашивали, по тюрьме начинали ползти слухи. Предполагалось, что заключённый начал говорить. Иначе зачем агентам таскаться к нему каждый день?

Нужный результат был лишь делом времени. Поэтому мы продолжали ходить к нему, даже когда он орал во весь голос, так, чтобы слышали другие заключённые и охранники, что он не станет с нами говорить и что из-за нас его убьют. Впрочем, как только дверь камеры захлопывалась, его поведение сразу полностью менялось. Он пока что ничего нам не говорил, но и не кричал, время от времени подбрасывая лакомые кусочки информации о разных делах.

Когда мы добились судебного разрешения на передачу дела Генри нашей опергруппе, именно он попросил водить на допросы ещё и Бобби Джермена — чтобы не выглядело так, будто мы допрашиваем его одного. Учитывая, какой хитрый умник попал в наши сети, я полагал, что мы продвигаемся неплохо. Вот почему я был вне себя от ярости, когда узнал, что после трёх недель в тюрьме, где мы имели к нему полный доступ, Генри умудрился внести за себя залог, вышел на свободу и исчез.

Генри. Мой план был прост: заигрывать с ними, пока мозги не прочистятся, уменьшить залог и выйти на свободу. Я знал, что уязвим. Я знал, что невозможно быть неуязвимым, если мёртвый ты стоишь дороже, чем живой. Куда уж проще. Но я не мог в это до конца поверить, и я не знал, что предпринять. Иногда мне казалось, что нужно раздобыть денег и залечь на дно. Или прочистить мозги от наркоты и договориться с Поли. Мне казалось, что, если я буду вести себя осторожно, ни на секунду не забывая о вероятности убийства, у меня появится шанс выжить.

С другой стороны, я понимал, что поимка на торговле наркотиками связывает мне руки. Я оказался вне закона мафии. Никому из умников не дозволялось торговать наркотой. И не из-за морали, Поли чихать хотел на мораль. Дело было в другом. Поли не желал себе судьбы его друга, Кэрмина Трамунти, который получил пятнадцать лет просто за то, что кивнул в ресторане «Жирдяю» Джиджи Инглесу. Присяжные поверили, будто этот кивок означал согласие на сделку с наркотой. Вот так-то. Бум — и ты получаешь пятнашку в возрасте пятидесяти семи лет. Трамунти так и не вышел из тюрьмы. В том возрасте, когда пора наслаждаться жизнью, когда усилия наконец начинают приносить плоды, его упекли в тюрягу, где он и умер. Поли не хотел, чтобы подобное случилось и с ним. Он лучше убьёт тебя первым.

Итак, я знал, что арест по обвинению в наркоторговле делает меня уязвимым. Может, слишком уязвимым, чтобы выжить. Как говорится, ничего личного. Просто мне грозил слишком большой срок. Кроме того, парни из банды знали, что я нюхал кокс и глотал колёса. Джимми однажды сказал, будто мои мозги превратились в леденец. Не только я жрал наркоту. У Сепе и Стабиле ноздри были пошире моих. Но я попался и мог, по их мнению, пойти на сделку.

Тот факт, что я не шёл на сделки прежде, тот факт, что я был стойким, тот факт, что я отмотал два года в Нассау и четыре года в Льюисбурге, не выдав и мыши, не значил для них ничего. То, что было прежде, не считалось. Считалось лишь то, что ты делаешь сегодня и можешь сделать завтра. С точки зрения моих бывших друзей, с точки зрения Джимми, я стал опасен. Я стал для них угрозой. Мне не требовалось видеть фото трупов, чтобы это понять.

Фактически я знал, что Джимми заказал меня, ещё до того, как федералы дали мне послушать записи, на которых Сепе и Стабиле обсуждали, как лучше исполнить заказ. Я слышал их. Сепе не терпелось устроить всё поскорее. Он говорил, что я наркоман и стал для всех проблемой. Но Джимми был спокоен. Велел им не беспокоиться на мой счёт. Вот и всё, что я слышал.

Сидя в камере, я понимал, что мне конец. В прежние дни Джимми вырвал бы Сепе сердце за одну только подобную мысль. Вот почему я не спешил на свободу. Мне нужно было разобраться с проблемами. Каждый день, пока я сидел, Джимми и Микки звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, а она при любой возможности передавала мне эти разговоры.

В банде никто не предупреждает тебя об убийстве. Всё происходит иначе. Никаких споров и проклятий, как в кино про мафию. Убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, как люди, которые заботились о тебе всю жизнь, в тот момент, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.

Несмотря на всё это, я не был уверен. Ведь я вырос вместе с Джимми. Он воспитал меня. Поли и Тадди передали меня ему в руки. Он должен был присматривать за мной, и он делал это. Джимми научил меня перевозить контрабандой сигареты и угонять грузовики. Мы вместе с ним закапывали трупы. Мы провернули ограбления «Эйр Франс» и «Люфтганзы». Мы оба получили по десять лет за то, что прижали того парня во Флориде. Джимми приходил в роддом к Карен, мы вместе отмечали дни рождения и Новый год. И после всего этого он вознамерился убить меня.

За две недели до ареста я настолько обдолбался и впал в паранойю, что Карен погнала меня к психотерапевту. Это было какое-то безумие. Я не мог рассказать ему правды, но Карен настаивала. Я описал проблему в целом. Сказал, что хочу порвать с людьми, связанными с наркотиками. И боюсь, что меня убьют. Врач посоветовал мне обзавестись автоответчиком.

Чтобы выжить, мне требовалось рассказать всё, что я знал. Это было очевидно и от моего желания почти не зависело. В тюрьме я размышлял не о том, кого выдавать, а о том, как обеспечить себе возможность выйти достаточно надолго, чтобы собрать наркоту и деньги, которые зависли в разных сделках до ареста. В доме осталось на восемнадцать тысяч героина, который не отыскали копы. Ещё двадцать тысяч задолжал мне Пол Маццеи. Об этих бабках, видимо, следовало забыть. Ещё около сорока тысяч моих денег были розданы в кредит уличными ростовщиками. Я хотел взыскать хотя бы часть из них. Кое-что задолжали мне торговцы крадеными драгоценностями и ещё кое-что — дилеры, барыжившие нелегальным оружием. В общем и целом, сумма была достаточно приличная, чтобы рискнуть попасть под новый арест или под пулю от старых друзей. Требовалась очередная афера, трюк, такой же, как и все остальные.