Искушение прощением - Донна Леон

– Не волнуйся так! Я говорю всего лишь о семи тучных годах и о семи тощих. Тучных лет мы видели немало, теперь начались тощие. И все, даже провизоры, не так смелы, как раньше. Они не могут позволить себе потерять работу.

– Не могут или не хотят? – спросил Гвидо со свойственной северянам суровостью.

– Не хотят, – уступила неаполитанка Гриффони.

– Все они дают клятву. Как и врачи, – не отступал Брунетти.

– Конечно, – мягко согласилась она. – Только не уверена, что теперь это что-то значит. Для большинства людей. Они хотят выжить, поэтому закрывают на все глаза и… выживают. Вот так просто.

– Закрывают на все глаза? – переспросил Гвидо.

– Да.

Признавать, что Клаудиа права, Брунетти очень не хотелось.

Он посмотрел на часы – начало седьмого. Идиотизм – возвращаться на работу, когда ты так близко к дому.

– Пойдешь на станцию вапоретто? – спросил Гвидо у Гриффони.

– Да, но в квестуру не поеду. Если лейтенант Скарпа спросит, скажу, что преследовала подозреваемого через весь город, до Сан-Пьетро-ди-Кастелло!

Брунетти улыбнулся: безумное предприятие для любого, кто не родился в Венеции. Пока они с Гриффони шли к Риальто, он решил проводить ее до Сан-Сильвестро.

– На прошлой неделе я оказалась у церкви Анджело-Раффаэле и два часа бродила по окрестностям.

– Заблудилась? – спросил Гвидо.

– Вряд ли. Просто шла сама не зная куда, не глядя по сторонам. Бродила по кругу (впрочем, кругом это трудно назвать – попадались и повороты), пока не начала узнавать магазинчики, мимо которых уже проходила, и рестораны на углу, где уже сворачивала. И несколько раз оказывалась у второго по счету моста.

– И? – спросил Брунетти.

– По-моему, я уже немного ориентируюсь в том районе.

– Это не так просто, как кажется.

– Знаю, знаю. Здесь нужно родиться.

– Не помешает, – согласился Гвидо. Они как раз вышли на калле, которая вела к имбаркадеро.

Он посмотрел на часы.

– Через две минуты подойдет трамвайчик на Лидо[76].

Клаудиа повернулась и посмотрела на него.

– Это такая специальная программа в голове?

– Мы на моей остановке, я знаю расписание.

– Ясно.

Гриффони достала из сумочки кошелек, а оттуда – проездной.

Брунетти уловил шум мотора приближающегося вапоретто. Несколько секунд – и Клаудиа тоже услышала этот звук.

– Планы на завтра? – спросила она. – Что будем делать?

– Что-нибудь придумаю, – ответил Гвидо и повернул к подземному переходу.

После ужина он пошел к Паоле в кабинет, лег на софу и закинул руки за голову. Дверь оставил открытой, чтобы свет падал в комнату из коридора. За окнами давно стемнело. Приятный полумрак – то, что ему сейчас нужно…

Глядя в потолок, Брунетти стал размышлять. Взять хотя бы их старую аптеку на кампо Сан-Бартоло[77], от памятника Гольдони налево. Он ходит туда, потому что… ходил туда всегда.

Гвидо закрыл глаза и представил, как заходит в аптеку и с рецептом в руке направляется к прилавку…

В коридоре звучат голоса. Кьяра и Раффи. Кто-то из них смеется. Настолько привычные звуки, что Брунетти их почти не замечает.

Почти не замечает… Ну конечно! Кто обращает внимание на то, чем именно занят провизор? Он берет у клиента рецепт, приносит лекарства и называет цену. Если бы в его аптеке провизор попросил двадцать евро вместо двух, он, Брунетти, заплатил бы не раздумывая. И если провизор говорит человеку, принимающему препараты от склероза и забывшему захватить рецепт, что единственная возможность – это заплатить полную стоимость и получить, в качестве гарантии будущего возмещения, купон от аптеки, кто заподозрит неладное?

Если же клиент откажется, то провизору останется лишь извиниться за то, что он предложил альтернативу в надежде избавить его от повторного визита в аптеку, и попросить прийти с рецептом и получить медикаменты по обычной цене. И больше никогда с этим покупателем не связываться.

Неужели кто-то это делает, рискуя профессиональной репутацией ради такой малости? Гвидо вспомнился случай с известным, очень успешным юристом: в прошлом году он был пойман с поличным, когда пытался вынести три галстука из магазина Hermès. Виче-квесторе Патта взял это дело под личный контроль. Обвинение так и не было выдвинуто, и в Il Gazzettino информация не просочилась, хотя журналисты обрадовались бы, да… Решение Патты было понятно: секундное умопомрачение не должно сломать карьеру и репутацию.

Двадцать лет назад Брунетти наверняка отреагировал бы иначе – большей злостью, желанием наказать…

– Каким же все-таки итальянцем я становлюсь! – произнес он вслух.

– И это прекрасно. Представь, каково это – выйти замуж за австралийца и лет двадцать этого не замечать! – сказала Паола, ногой открывая дверь пошире.

В руках у нее был поднос с двумя чашками кофе, парой маленьких рюмок и тонкой бутылкой, в каких обычно продается граппа.

Около четырех утра Брунетти разбудило завывание ветра. Он испуганно сел, не сразу сообразив, что это. Правой рукой нащупал плечо Паолы, нашел глазами привычный рисунок теней на стене – там, куда падает свет от уличных фонарей пятью этажами ниже. Подождал, когда звук повторится. Ничего… Гвидо лег на подушку, но никаких посторонних звуков не последовало. От ночной тишины звенело в ушах.

Может, пригрезилось? Откуда взяться такому сильному ветру? Где блуждала его душа, пока он спал? Кажется, ему снилось, что он в какой-то плохо освещенной комнате… Какое-то время Брунетти наблюдал за танцем теней на стене, сомневаясь, что ему удастся уснуть.

Его мысли снова обратились к доктору Донато. О нем почти ничего не известно. Семья? Привычки? Друзья? История предпринимательской деятельности? С Гаспарини все обстояло не намного лучше. У его сына проблемы, и сам он сейчас лежит на больничной койке, подключенный к аппаратуре. Как и у Донато, у него должно быть прошлое, которое поможет объяснить настоящее.

То же самое можно с уверенностью сказать и о дотторессе Руберти.

Брунетти начал составлять список вопросов для синьорины Элеттры, но скоро сдался: она настолько поднаторела в этой «охоте», что лучше его знает, что именно искать и где. Что ж, тогда разложим необходимую информацию по пунктам: семья; контакты с полицией, если таковые были; финансовое положение… Сознание Гвидо понемногу затуманивалось, и вскоре он задремал, убаюканный куда более ласковыми ветрами, чем те, что его разбудили.