Черчилль и Оруэлл - Томас Рикс

В Тегеране Черчилль увидел упадок Британии. Он сознавал, что в мировой истории происходит поворот. Не все из его ближайших советников были столь проницательны. Сэр Александр Кадоган, находясь в Тегеране, записал в дневнике, что на него «эта конференция наводит скуку – делать нечего, теряю время»[759].

Черчилль покидал Тегеран в мрачном настроении, мучительно переживая утрату Британией мирового господства. После этой конференции в нем что-то изменилось. «Динамо-машина» образца 1940 г. превратился в 1944-м в увальня– все более забывчивого, менее красноречивого и часто смертельно усталого, чаще нуждающегося в дневном сне, а по утрам подолгу залеживающегося в постели. Однажды вечером, сидя у камина в своем загородном доме, он признался генералу Бруку, что и он, и Рузвельт уже не те, что прежде. «Он говорил, что по-прежнему всегда хорошо спит, хорошо ест и особенно хорошо пьет! Но уже не вскакивает с кровати, как раньше, и чувствует, что с большим удовольствием провел бы день в постели. Я никогда еще не слышал от него признаний, что он начинает сдавать»[760].

Черчилль представлял Тегеранскую конференцию в образах животных. Своей давней приятельнице Вайолет Бонэм Картер он сказал, что на встречах со Сталиным и Рузвельтом в иранской столице осознал, насколько незначительна его страна по сравнению с их странами: «С одной стороны, огромный русский медведь, протягивающий лапы, с другой – огромный американский слон, а между ними бедный маленький британский ослик – единственный, кто знает дорогу домой»[761].

Нередко и самого Черчилля воспринимали в образе животного. В начале войны его секретарь Колвилл отметил, что по утрам, принося Черчиллю донесения, он застает премьер-министра, розового, гладкого и дебелого, «в постели, точь-в-точь похожим на славную свинью, облаченную в шелковую пижаму»[762]. Леди Диана Купер полагала, что в комбинезонах на «молнии», которые Черчилль часто носил во время войны, «он выглядит как тот благонравный поросенок, что построил свой домик из камней»[763]. Его врач, наблюдавший, как он купается во Флориде в январе 1942 г., записал: «Уинстон, погрузившись до пояса, плескался в воде, как бегемот в болоте»[764].

* * *

Оруэлл следовал тем же путем. Тегеранская конференция станет основополагающей для понимания им своего времени, повлияв на оба его великих романа – «Скотный двор» и «1984». Первый является аллегорией настоящего, второй – изображением антиутопического будущего. Оба имеют определенные корни в том, что случилось в Тегеране: расчленение мира лидерами складывающихся сверхдержав[765]. Поэтому в «1984» мир состоит из трех тоталитарных сверхдержав: Океании, Остазии и Евразии. Англия в этом романе усохла до «Взлетной полосы I».

Когда конференция в Тегеране завершилась, Оруэлл наконец начал предпринимать шаги, которые сделают его великим писателем. В ноябре он ушел из отряда Территориальной самообороны – под предлогом плохого самочувствия, но и момент был для этого подходящий, поскольку стало ясно, что немецкое вторжении Британии уже не угрожает. Военная обстановка менялась, силы союзников готовились к высадке во Франции в следующем году. В то же время, Оруэлл уходит с Би-би-си[766], написав в вежливом заявлении об увольнении по собственному желанию: «Я чувствую, что если вернусь к своей обычной работе писателя и журналиста, то принесу больше пользы, чем сейчас». Это мнение окажется совершенно правильным. В следующие шесть лет он напишет два своих великих романа и некоторые из лучших статей на политические и культурные темы.

В это время он начнет вести рубрику «Как мне нравится» в Tribune, второстепенной еженедельной газете, социалистическая политика которой была ближе его взглядам, чем позиция The Observer Дэвида Астора. В первом материале для этой рубрики, опубликованном в декабре 1943 г., он решил иронически взглянуть на американских солдат: «Даже если держаться подальше от Пикадилли с ее агрессивными толпами пьяниц и проституток, трудно куда-либо пойти в Лондоне, не испытывая ощущения, что Британия теперь – оккупированная территория. Все сходятся на том, что единственные американские солдаты с приличными манерами – это негры»[767]. Что самое важное, он начал писать «Скотный двор».

Мы не знаем, читал ли Черчилль «Скотный двор», великую сказку Оруэлла о том, как животные на ферме взбунтовались против своих хозяев-людей и были порабощены свиньями. Очень может быть, что и читал, тем более что вышедший несколькими годами позже роман «1984» ему понравился. Однако он легко мог бы и сам прийти к тем же выводам о лидерах России. Разговаривая с Малкольмом Маггериджем о Сталине в 1950 г., Черчилль сетовал: «Какая жалость, что он оказался такой скотиной!»[768]

Черчилль также обнаружил бы, что новая книга Оруэлла точно соответствует его культурному миру. Жанр басни с участием говорящих животных имеет древние традиции, идущие, по меньшей мере, от Эзопа, но его расцвет пришелся на период высшего взлета Британской империи, конец XIX и начало XX в., на годы отрочества и молодости Черчилля.

В 1890-х гг. Редьярд Киплинг продолжил эту традицию своей двухтомной «Книгой джунглей». Черчилль, естественно, обожал Киплинга и его сочинения. «Он оказал на меня огромное влияние», – отметил он в 1944 г.[769]. Несколько более неожиданным кажется то, что Оруэлл, который в своем романе «Дни в Бирме» яростно осуждал последствия британского империализма, также ценил этого главного певца империи. «Редьярд Киплинг был единственным популярным писателем этого века, не являвшимся в то же время донельзя плохим писателем, – написал он в 1936 г. вскоре после смерти Киплинга. – В те времена еще было можно оставаться империалистом и джентльменом, и в личной добропорядочности Киплинга не возникало никаких сомнений»[770].