Дама номер 13 - Хосе Карлос Сомоса

Приближаются две фигуры. Она узнаёт их. Малефиция ведет под руку человека, который с самого начала помогал ей. Он бледен и пошатывается при ходьбе. Значит, ему также досталась своя доля страданий. Она не понимает, по какой причине он оказался вовлеченным, ведь он посторонний. Она пыталась отговорить его приходить на свидание, но в любом случае понимает, что ситуация не слишком изменилась бы, даже если бы он ее послушался. Сострадает ему, но ничего уже не может поделать.

Единственное, чего она хочет, так это чтобы все они появились как можно скорее.

И среди них та, которой она хочет вновь посмотреть в глаза, даже если это будет последнее, что она сумеет сделать, – взглянуть в глаза той, что превратила ее жизнь в ад.

Хочет видеть ее, оказаться с ней лицом к лицу, хотя в то же самое время сама мысль о том, что ее желание сбудется, наполняет ее липким ужасом.

Рульфо решил не оказывать сопротивления. Персонажи, облаченные в лакейские ливреи, завели его руки за спину, один из них продекламировал какой-то французский стих, и запястья парализовало. Тогда их обвили гирляндой цветов.

Девушка, стоявшая рядом с ним, была связана точно так же. Он не удивился, увидев ее здесь, предположив, что, наверное, за ней послали кого-то из сектантов, чтобы доставить сюда. Он ощутил упрямую холодную волю, которую излучали ее темные глаза: она была пленницей, но казалась королевой. Он был бы счастлив обладать хотя бы половиной ее мужества. В голове промелькнул вопрос: «А где же мальчик?»

Они собирались их убить. В этом у него сомнений не было. Его постоянно терзал другой вопрос: как именно?

Никогда он не был смелым человеком и сейчас имел возможность в этом убедиться. Его кажущаяся храбрость была, скорее, яростью либо безразличием. Но теперь уж он не сможет, как раньше, отворачиваться от страха. Начиная с этого момента, понял он, он не сможет перестать быть трусом до самого конца.

И хоть бы этот конец был отсрочен. Хоть бы никогда не наступил.

Уроборос. Раушен.

«Не думай об этом».

Он посмотрел вокруг. Беседка была почти пуста: кроме него и девушки, здесь только двое слуг. А вот на просторной террасе, которую было прекрасно видно с того места, где он стоял, бурлила шумная нарядная толпа – смокинги и вечерние платья. Куда подевалась тучная дама, он не знал.

Вдруг он моргнул

одна

и увидел их перед собой. И на этот раз это действительно были они, не манекены. Они стояли рядком, в вечерних платьях различных цветов и размеров, в туфлях на каблуках, с уложенными в прическу волосами,

одна, две, три, четыре, пять

с макияжем, в шелковых чулках, со всеми необходимыми атрибутами западных женщин. А на груди у них поблескивали золотые медальоны.

одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь

Расстрельный взвод. Трибунал инквизиции.

Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь.

Возможно, они и ведьмы, но в облике их не было ничего необычного: ни красных зрачков, ни крючковатых носов, ни рожек на голове, ни остроконечных хвостов.

Восемь, девять.

За исключением толстой женщины, все они были невыразимо прекрасны или такими ему казались. Тем не менее в определенном смысле они также выглядели бесцветными, помпезными, безликими (конкурс «Мисс Все-стих-ленная», подумал он, и собственная игра словами чуть не заставила его рассмеяться). Если это и на самом деле были дамы, значит поэты всего мира влюблялись в несуществующих призраков.

Десять, одиннадцать.

Верно было и то, что у некоторых из них были особенности. Девочка продолжала блистать невообразимой красотой. Глаза девушки, стоявшей рядом с ней, полнились тенями. Лицо молодой особы с символом розы слабо светилось. Толстая женщина напоминала пятидесятилетнего отца семейства, пристрастившегося тайком наряжаться в платья своей супруги. Номер одиннадцать, дама с медальоном в форме паука – должно быть, новая Акелос, заместительница Лидии Гаретти, – оказалась рыжей особой в облегающем коротком платье.

Одиннадцать. Двух не хватает.

Установилась полная тишина: не были слышны ни смех, ни звуки музыки, ни разговоры. Как будто вечеринки и в помине не было. Дом опустел и погрузился во тьму. Горящие канделябры беседки остались единственным источником света в пучине ночи. И на краю этого острова – череда дам.

Двух не хватает.

Безмолвное мельтешение бабочек, дуновение ветра, и вот еще одна фигура встала во весь рост перед остальными. Очень молодая девушка, невысокая, со стрижеными темными волосами, в коротком платье из черного бархата и босоножках без каблука. С глуповатой улыбкой на милом худеньком личике, она казалась неопытным дирижером оркестра, ожидающим аплодисментов.

– Добро пожаловать, Ракель… – Она говорила по-испански, но с легким французским акцентом, как и полная дама. – Сеньор Рульфо, очень приятно. Меня зовут Жаклин. Желаю вам приятно провести время в нашем доме.

Ни Рульфо, ни девушка не проронили ни слова. Девица была словно обескуражена, не получив ответа на свое любезное приветствие. Какое-то время казалось, что она не знает, что еще сказать. Рукава платья были ей длинноваты, доходили почти до пальцев: она шевельнула ими – и целое соцветие бабочек рассыпалось в воздухе.

– Уф, их с каждым годом все больше. Но разве они кому-то мешают?.. Безобидные очаровательные существа… – Она как будто снова ожидала ответной реакции. Не дождавшись, сама обратилась к Ракели: – Так ты все вспомнила, так? И теперь знаешь, кем была. Нам это не очень понятно. И вообще, многое, что связано с тобой, нам непонятно. Возможно, ты сможешь нам кое-что прояснить. – И изобразила приветливый жест, словно приглашая Ракель заговорить. – Итак, память к тебе вернулась, верно?

– Да. Память вернулась.

Ракель смотрела на нее, сощурив глаза, нахмурив брови. Рульфо увидел на этом лице не только крайнюю степень презрения, но и отвращение, будто бы Ракель глядит на мерзейшее насекомое, которое оказалось прямо перед ее носом.

– Жаль… Порой самое ценное – это таинство забвения.

– Действительно. В особенности забвение всего того, что ты мне сделала.

Обе замолчали, не отводя глаз: девица с неизменной улыбкой на лице, а Ракель все с тем же хмурым выражением, словно две старшеклассницы, обиженные друг на друга из-за какой-то незабываемой выходки. Тут внимание Рульфо привлек медальон в виде круглого зеркальца, сверкавший в вырезе платья собеседницы Ракель: в соответствии с описанием в «Поэтах и их дамах», это был символ Саги, дамы номер двенадцать. Значит, это она, та, которая «хуже всех». Но она совсем не производила такого впечатления, и близко этого не было. Она выглядела даже оробевшей, как мечтающая об актерской карьере студентка, которой по причине болезни примадонны выпал шанс сыграть главную роль.