Под крылом дракона - Терри Лу

— Лисья морда, ты чего вдруг нос повесил?

Жесткая рука хлопнула меня по спине, вздрогнув, я подняла голову.

Фудо нашел где-то птичье перышко, заткнул за ухо, став при этом походить то ли на какого-то европеоидного индейца, то ли на пастуха, ночевавшего в курятнике.

Выплюнув очередную изжеванную травинку, Фудо, без малейшего пиетета к моей грусти, ткнул длинным пальцем куда-то мне под ребра.

Пришлось ойкнуть и окончательно вернуться в реальность.

— Еще немного, и твой нос обвиснет до подбородка, как у моей бабки Фримы, вот уж страшная была ведьма! Слушай, а хочешь, песней развеселю?

— Лучше как-нибудь в другой раз, — буркнула я, потирая саднящий бок. — Не желаю быть обстрелянным овощами и… что там в тебя еще обычно кидают?

— Злой ты, — фыркнул Фудо, которого мои слова, кажется, ни чуточки не расстроили.

Жестом фокусника откуда-то из-за спины музыкант извлек лютню, погладил по лакированным бокам, принялся настраивать.

Мне оставалось лишь ждать начала выступления, бросая по сторонам опасливые взгляды и заранее продумывая пути для бегства.

Фудо откашлялся, провел пальцами по струнам — те зазвучали тонко, на удивление мелодично.

Ветер в ушах, обветрены губы —

Пахнет душицей воля!

Кто-то врастает в землю дубом,

А я — перекати-поле!

А что у тебя за душой?

Что у тебя за душой, путник?

Пара медяков да ольховая лютня!

Эх-хей!

Я еще с первой встречи отметила, что у Фудо на редкость приятный и хорошо поставленный голос, но никогда прежде песня не доставляла мне такого удовольствия.

Обхватив колени руками, я слушала, закрыв глаза и чувствуя, как удивительный, чуть хрипловатый голос прогоняет остатки мрачных мыслей.

— Эй, ребята! Фудо «Бродягу» поет!

Постепенно возле нас стал собираться народ. Слуги и воины слетались к нашему дереву, как пчелы к медовым сотам, рассаживались полукругом: кто-то — расстелив рубашку, а кто-то — прямо на землю.

Я с удивлением наблюдала, как разглаживаются морщины на суровых, обветренных лицах, как наполняются светом до этого тусклые, слезящиеся от ветра и пыли глаза.

А Фудо все пел, и его ладони порхали по струнам, как бледные бабочки…

Что мне, красавица, твои чары?

Кормят бродягу ноги!

Так что налей поскорее чарку

И провожай в дорогу!

А что у тебя за душой?

Что у тебя за душой, путник?

Пара медяков да ольховая лютня!

Эх-хей!

Эй, богачи! Что мне ваши монеты,

Брошенные, как мусор?

С лютней да с песней бродить по свету —

Вот что бродяге по вкусу!

А что у тебя за душой?

Что у тебя за душой, путник?

Чистое небо, пыль да дорога —

Что там короли, я богаче Бога!

Эх-хей! Эх-хей!

Спустя две недели после отъезда из замка мы прибыли в столицу.

Она встретила нас высокой крепостной стеной из серо-белого узорчатого камня, похожего на мрамор.

Над стеной возвышались островерхие крыши домов, украшенные всевозможными флюгерами и лентовидными флажками на шпилях, слепили пузатые золотые маковки и радовала глаз пестрая черепица.

Наш караван, как гигантская гусеница, наткнувшаяся на преграду, замер у городских ворот.

Барух, натужно покряхтывая, сполз с облучка и пару минут о чем-то переговаривался с начальником стражи, похожим на усатый пивной бочонок.

По обе стороны от ворот поигрывали копьями двое детин в алых замшевых камзолах с физиономиями выразительными, как кирпич.

Едва не вываливаясь из фургона, я с любопытством наблюдала за происходящим. Фудо, сидящий рядом, болтал ногами и со скучающим видом жевал сухой колосок.

Наконец Барух и начальник стражи пришли к соглашению — взаимовыгодному, судя по довольным физиономиям обоих и толстому кожаному кошелю, перекочевавшему из ладони торгаша в карман стражника.

С натужным скрипом огромные деревянные ворота, окованные железом, отворились, пропуская караван в город.

Столица оглушала шумом: грохотали колеса фургонов и повозок по булыжной мостовой, глухо отстукивали копыта лошадей, в один сплошной гомон слились человеческие голоса…

Горланили мальчишки, все поголовно в широких, закатанных до колен канареечных штанах и кепи, сдвинутых на правое ухо. Целыми стайками, безо всякого страха, бросались едва не под ноги лошадям. Праздно прогуливались горожане: мужчины — в длинных пиджаках, подвязанных широкими поясами, женщины — в приталенных глухих платьях до пола, с простыми гладкими прическами прятали напудренные лица под кружевными зонтиками.

— Никогда не был в столице? — Острый локоть Фудо ткнул меня в бок.

Я молча покачала головой, и, хмыкнув, музыкант оставил меня в покое.

Честно сказать, я ждала, что попаду в мрачный город Средневековья, но столица словно сошла со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена.

С открытым ртом я разглядывала высокие, трех- и даже четырехэтажные дома, облицованные белым и красным камнем, кое-где красиво украшенные ползучим вьюном, задерживалась взглядом на вычурных вывесках — с незнакомыми словами, но вполне понятными картинками: сапог, грудастая женщина с кружкой пива, ножницы и моток ниток, наковальня.

Удивлял запах: никакой затхлости или смрада вылитых прямо на улицу помоев, пахло ванильной выпечкой, соломой и немного кислой капустой. Последнему запаху быстро нашлось объяснение — мы остановились возле рынка с цветастыми крытыми лотками.

Фудо резво спрыгнул на мостовую, помог мне спуститься.

Слуги Баруха принялись потрошить фургоны, вытаскивая тюки и корзины и утаскивая куда-то в глубь рынка.

Я продолжала, как зачарованная, таращиться вокруг, боясь даже моргнуть, чтобы ненароком не спугнуть чудесное наваждение.

Лишь сейчас я заметила, что между домами и на перекрестках безмолвными часовыми возвышаются массивные деревянные столбы, похожие на фонарные, с круглыми стеклянными навершиями.

— Здесь есть электричество? — удивленно спросила я Фудо, поглядывающего на меня все это время с хитрой полуулыбкой.

— Не понял… — Музыкант нахмурился. — Ты о чем?

— Фонари же! — Я ткнула пальцем в фонарный столб.

— Ну да, фонари. Тебя интересует, как в городе поддерживается освещение? Деревня ты, Лис! Понятное дело, в домах — с помощью магии. А ночью улицы освещаются светляковыми фонарями. Вот, гляди!