Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

— Любопытно, — почесал подбородок Курбатов. — Какой, по вашим предположениям, численности должна быть группа, способная перебить охрану лагеря?

— Термин «группа» сугубо условный. Предполагается, что для первой же операции сюда будет заброшен батальон русских диверсантов. Командовать ими будут прибалтийские немцы.

— Существенное уточнение.

— Со временем этот батальон станет основой для формирования нескольких диверсионных отрядов, постоянно пополняющихся беглыми политзаключенными. Эти отряды будут самостоятельно нападать на лагеря, — продолжал развивать идею, зародившуюся где-то в берлинских кабинетах СД, Конрад. — Зная о существовании подобных отрядов, зэки воспрянут духом.

— Формируются такие батальоны, очевидно, из власовцев?

— В основном[25]. У генерала Власова людей сейчас более чем достаточно. Какое-то число диверсантов поставит также белогвардейская эмиграция. Позволим себе использовать и национальные формирования, созданные уже здесь, на местах. Это могут быть татарские, башкирские, мордовские отряды сопротивления.

— Если бы подобная идея пришла в головы ваших эсэсовских мудрецов в июле сорок первого, цены бы ей не было. Вот тогда действительно восстали бы тысячи зэков. Охрана многих лагерей была бы перебита или разогнана еще до появления там ваших батальонов.

— Но в то время их головы были заняты иными идеями, — спокойно возразил Конрад. — Был ли смысл освобождать заключенных из большевистских концлагерей, если в первые месяцы войны немецкое командование не знало, что делать с миллионами пленных красноармейцев? Кстати, сотни тысяч этих плохо обученных и паршиво вооруженных вояк просто-напросто пришлось распустить потом по домам. Расстреливали в основном коммунистов и евреев. Тем не менее я с вами согласен: в сорок первом операция имела бы куда больший успех. Однако же Власов со своей Русской освободительной армией тоже появился у нас не в июне сорок первого. И даже не весной сорок второго. А ведь он готовится к борьбе за освобождение народов России, независимо от того, чем закончится для Гитлера его русская кампания.

Конрад умолк, и стало ясно, что его красноречие иссякло. Немецкий агент ждал ответа.

— Когда вы хотите услышать мое окончательное мнение и мои условия? — спросил его князь.

— Утром. Завтра утром. Сейчас же вы отправляетесь к своим коммандос, советуетесь, совещаетесь и утром являетесь сюда.

Само собой разумеется, что о моем присутствии здесь, именно в этом доме, никто из ваших людей знать не должен.

— Кроме барона фон Тирбаха, который, вызывая у меня дикую ревность, охраняет нас, разыгрывая при этом сцены свидания с Алиной.

— У меня, признаться, эти сцены вызывали бы такое же чувство мстительной зависти. Чудная женщина. Прирожденная разведчица. Наше с вами счастье, что они целуются не на наших глазах. Кстати, Фельдшер утверждает, что обязана вам своим спасением.

— Лишь в той степени, в какой вся моя группа обязана спасением ей и ее брату.

— Да-да, — засуетился Конрад, поднимаясь и одергивая цивильный пиджак так, словно это был офицерский френч. — Она говорила об этом. И вообще о вас она говорит непозволительно много. Должен признать, господин князь, должен признать. Честь имею.

Вторая встреча Курбатова с Конрадом была короткой. Происходила она в доме той же старушки, и разделены собеседники были той же ситцевой занавеской, которая, впрочем, больше не раздражала Курбатова, поскольку ему не очень-то хотелось видеть сейчас лицо немецкого разведчика — разговор, как он считал, должен был выдаться нервным.

Курбатов не стал ждать, пока Конрад начнет задавать вопросы. Этот диалог он решил повести сам.

— Для выполнения задания, о котором шла речь на нашей прошлой встрече, я оставляю группу из трех человек. Под командованием опытного диверсанта подполковника Иволгина. С ним остаются ротмистр Чолданов и прапорщик Гвоздев по кличке «Перс». Важно, что все трое сами изъявили желание действовать во исполнение приказов вашего Центра.

Курбатов ждал возражений, приготовился отстаивать свое право следовать к границам рейха, не ввязываясь в стычки с охраной концлагерей. Но Конрад долго прокашливался, затем вдруг совершенно равнодушным, вежливым тоном спросил:

— Почему о прапорщике Гвоздеве, об этом вашем Персе, я слышу впервые?

— Он только вчера произведен мною в прапорщики.

— Вами?

— Мной, — так же вежливо подтвердил князь, твердо решив не вдаваться ни в какие объяснения.

— И кем же он был до этого производства в чины?

— Унтер-офицером.

— Но ведь его не было в составе вашей группы.

— Я этого не утверждал.

— Что, в свою очередь, позволяет мне утверждать: Перса вам подсунуло НКВД. Причем очень удачно.

— Он оказал нам огромную услугу, а теперь активно действует в составе группы. Придется попросить НКВД подослать мне еще несколько таких парней.

— Значит, произведен в офицеры? — все таким же ровным, ничего не выражающим голосом продолжал уточнять Конрад. Было похоже, что он произносит это как бы во сне. — Поскольку обладаете таким правом. Об этом я тоже не знал.

— …Предоставленным мне главнокомандующим генералом Семеновым.

Из-за занавески донеслось какое-то нечленораздельное мычание, которое могло означать все что угодно кроме признания за Курбатовым того права, коим он воспользовался.

— Мной подготовлен текст донесения, который прошу довести по своим каналам до генерала Семенова. Оно несколько длинновато и, по существу, представляет собой короткий отчет о действиях группы, а также производстве в чины. Содержится и просьба о награждении бойцов группы. Что касается штабс-капитана Иволгина… Поскольку он намерен действовать в этих краях и после завершения операции, то ходатайствую о внеочередном производстве его в подполковники. Чем выше будет звание командира, тем…