Лихие гости - Михаил Щукин

В легкой просини рассвета, слабо просочившегося к изголовью, увидел Евлампий черные толстые решетки на узком окне, и смерть ему в этот миг показалась столь желанной и сладкой, что стал он просить ее у Бога, чтобы последовать за товарищами. Знал Евлампий: вылечат его, поставят на ноги, а затем снова привяжут к ружьям и поведут сквозь строй, пока в силах он будет двигаться, а коли упадет — оттащат опять в госпиталь, и повторяться сие будет до тех пор, пока не ударит по спине последний шпицрутен и не обозначит число в три тысячи.

Но Бог не посылал ему смерти.

Бог послал ему тобольского купца-старовера, который выручал Ефрема из узилища. Пройдошистый был купец, настырный и ловкий, как уж в любые двери проскальзывал, лишь бы махонькая щелка имелась. Упросил начальство, что желает узнику снеди передать от своего сострадания. Пока навещал и передавал, успел шепнуть нужные слова Евлампию, и тот, соглашаясь, только глазами моргнул, показывая: решился, не раздумывая, и на это испытание.

Поел кушаний, доставленных сердобольным купцом, выблевал их в тот же час, а на следующий день от еды отказался, в рот ни крошки не взял и объявил, что отбитое его нутро пищи не принимает. И стал угасать, как свечка, догоревшая до основания. Только воду пил. Скоро и от нее отказался. Пытались его накормить насильно, сомневаясь: а вдруг задумал строптивый узник сам себя уморить, боясь предстоящего наказания шпицрутенами? Но сколько удалось в него впихать, столько же назад из него и вывалилось. Тогда отступились.

Прошло еще время, и госпитальный лекарь обнаружил Евлампия бездыханным. Призвал начальство, и составлена была сообща казенная бумага, в которой говорилось, что солдат Евлампий Бороздин, такой-то и такой-то, к тому-то и к тому-то приговоренный, и прочая, волею Божией умре и похоронен за городом в безымянной могиле без покаяния и отпевания, согласно правилу, которое имелось на такой случай.

Когда начальство уехало и два инвалида, приставленных к госпиталю, ругаясь и досадуя, что обременили их столь хлопотной в морозы работой, вытащили покойного на улицу и стали запрягать лошадь в сани, объявился тот же самый купец и изъявил желание помочь инвалидам, еще пообещал на водку дать, пусть помянут покойного. А могилку он сам выкопает, чтобы столь преклонные в годах люди на холоду не мучились. На том и порешили. Приволокли гроб, уложили в него покойника; правда, когда купец крышку тащил, умудрился так уронить ее, что одна доска хрустнула. Приколачивать новую не стали — некогда, день короткий, а мороз жмет, достает через худую одежку.

Приехали за город, к месту, где покойного следовало закопать, гроб с саней сняли, на землю поставили; инвалиды, получив денежек на водку, скоро и весело уехали, а купец остался. И как только госпитальная кляча из глаз скрылась, кинулся он к гробу, крышку отодрал и к носу Евлампия маленькое зеркальце приставил. Запотело зеркальце. Ухом к груди прислонился — стучит сердце, через раз, но стучит. Тут же и черный возок из ближнего леска вынырнул. Евлампия — в возок, а лошадей — в плети. Погнали. Следом за возком появились два мужичка с заступами, отбили неглубокую ямку в застывшей земле, поставили в нее пустой гроб и мерзлыми комьями закидали.

Возок тем временем летел прямым ходом в недалекую от города деревню, где ждали в одном из потаенных домов верные люди. Выходили Евлампия и поставили на ноги. Там и узнал он, когда в себя пришел, что удалось купцу госпитального лекаря подкупить, и тот закрыл глаза на мнимую смерть узника, а резать его тело и заглядывать во внутренности не стал. Крепко рисковал лекарь, да деньги, видно, немалые были дадены и перешибли страх.

Из деревни переправили Евлампия в скит, где встретили с радушием и уважением: как же, самого старца Ефрема спас, за что и пострадал.

Прожил он в скиту ровно один год. Но такой год десяти стоил. Открылись древние книги перед пытливым умом молодого парня, в долгих, умных беседах выковывалась, словно под молотом опытного кузнеца, ненависть к Антихристу, который захватывал власть над миром, и стойкая вера в истинного Христа. Словно невидимый стержень обрел Евлампий — согнуть нельзя, только переломить возможно, но это лишь в том случае, если лишить жизни.

Через год пришел в скит человек от Ефрема и передал Евлампию, что ждет его старец, потому как собирается он основать в совсем недоступных местах новый скит, и нужен ему крепкий помощник. Дождались весны и тронулись в дальний путь.

А вот дойти до цели не смогли. В одном странноприимном доме под городом Томском выглядел их местный становой, арестовал и отправил после недолгих разбирательств в Тобольскую консисторию — там сразу же все и открылось. И пустой гроб с разбитой крышкой, чтобы лежащий в нем человек не задохнулся, и подкуп лекаря, вот только ушлого купца не смогли найти — успел вовремя скрыться.

В этот раз уже не шпицрутены, а трехгранный кнут палача разгуливал по спине Евлампия, кусками вырывая плоть, и когда снимали его, окровавленного, с кобылы[20], едва снова не посчитали мертвым: показалось, что не дышит.

Но он был жив.

Снова встал на ноги, не покаялся, дерзил высоким чинам и гордо выслушал приговор об отправке в каторжные работы. Прошел в кандалах долгие этапы от Тобольска до Александровского завода и пять лет ждал, когда выйдет ему послабление и снимут с него кандалы. Как только кандалы сняли, он через неделю ушел в побег.

И еще раз, в обратную сторону — до скита, где провел год и где получил весточку от Ефрема, который звал его к себе. А скита уже не было. Нагрянула воинская команда и разорила его. Постоял Евлампий на пепелище, поскорбел, глядя, как крутит быстрый вихрь остылые угли и сажу, дал избитым ногам отдых, попил водички из таежной речки и достал из заплечного мешка топор. Первая срубленная сосна, ломая длинные сучья, гулко ударилась о землю. Скоро встала на месте пепелища довольно просторная избушка, а через два года, как и прежде, здесь жил в своей истинной вере большой скит, воздвигнутый на гари. А еще через два года снова пришел человек от Ефрема и передал: по-прежнему ждет старец Евлампия к себе.

Не колеблясь, оставил Евлампий обжитый скит, и в глаза ему теперь по утрам светило солнце — шли они на восток. Долго шли, трудно. Три раза попадались под арест, но всякий раз удавалось бежать, и они снова брели навстречу солнцу, поднимающемуся над землей.

Совсем немного верст оставалось до того места, где скрывался Ефрем. Как говорил проводник, пять-шесть дневных переходов, не больше. Но встретились они раньше. Услышал Евлампий шум и тележный скрип на узкой горной дороге, первым нырнул в густые заросли на обочине, затаился там и увидел: гонят солдаты сверху, с горы, людей, связанных на одну веревку, будто рыба на сниске. А впереди — Ефрем. Согнуло время сурового старца: обвисли плечи, сгорбился, но голову держал гордо и голос у него звенел — шел он, загребая мелкий камень ногами, с молитвой.

Не сговариваясь, повернули Евлампий со своим попутчиком в обратную сторону и потянулись, прячась в придорожных кустах, следом за воинской командой и за пленниками, которых она охраняла.