Опасный искуситель - Сабрина Джеффрис

Он покачал головой, улыбнулся устало.

– Как это на тебя похоже, Гонорина. Готов поспорить, что завтра они будут недоуменно размышлять, что же произошло на самом деле.

– Возможно. Так или иначе, ни тебя, ни тем более Корделию никто не винит. План был неудачен с самого начала, и я должна была это предвидеть.

– Все этот проклятый герцог, – заявил Освальд. – Он и его фамильная гордость. Он заставляет Корделию претерпевать все эти мучения лишь затем, чтобы спасти своего дурака братца. Клянусь, человек, столь ограниченный, как лорд Кент, заслуживает наказания.

– Быть может. Но Корделия чувствует себя обязанной все это терпеть.

– Да, – проворчал он, – мне следовало с самого начала отказаться от этой затеи. Я не должен был позволять ей ввязываться.

– Так почему же ты позволил? – Гонорине не терпелось услышать точку зрения Освальда, но до сих пор он старался не оставаться с ней наедине.

Вопрос ее вернул Освальда к его мрачным размышлениям.

– Последние три года я вел себя плохо по отношению к Корделии. Девочка заслуживает большего, чем то, что я мог ей дать. Ей приходилось туго со мной. После смерти Флоринды я… я начал пить. И для нее настали тяжелые времена. Так что я не мог отказать ей, когда представилась возможность познакомиться с Генделем. По правде говоря, пить я перестал только в дороге.

И, к ее несказанному удивлению, он вдруг рассказал ей все. Как они жили эти три года, как он пил, как переложил на Корделию большинство своих обязанностей, как Корделия в конце концов восстала и сказала, что умывает руки.

Гонорина молча слушала, только время от времени подбадривала его. Он наконец закончил. Видно было, как он раскаивается, как страдает от того, сколько горестей доставил дочери. Но, когда она вошла в церковь, он сидел, сжимая в руке бутылку вина, с таким видом, будто жизнь его зависела от этой бутылки.

Она пыталась найти подходящие слова, понимала, что это не ее дело, но не могла молчать.

– Освальд?

– Да?

Она показала на стоящую на полу бутылку.

– Почему ты купил вино, но так его и не выпил?

Он горько улыбнулся.

– Странная история. Я пришел сюда, потому что решил, что здесь меня никто не найдет. Мне хотелось напиться до беспамятства. Я сказал себе: Господь поймет, ведь Он сам превращал воду в вино, но в глубине души знал, что Он не одобряет этого. И от этого мне было только хуже. Так я сидел, жалел себя, жалел за то, что я плохой священник и никудышный отец, и ненавидел себя за то, что не могу поступить правильно. Я даже открыл проклятую бутылку, и тут я словно увидел Корделию, какой она была в тот день в гостинице. – Он помолчал задумчиво. – И знаешь, что я вспомнил?

– Что?

– Не то, какая она была грустная, и не ее гневный взгляд. Даже не то, как эта дура Пруденс ее унижала. Нет, я вспомнил, что все это время я думал только о том, как мне хочется выпить, и злился на нее за то, что она вылила бренди. Я пытался придумать, как достать вино так, чтобы Корделия не узнала об этом.

Он говорил так сокрушенно, что ей захотелось обнять его, утешить, но она понимала, что должна выслушать его признание до конца.

Он помолчал немного и продолжил:

– Только позже, когда я узнал, что она намеревается ехать в Лондон без меня, я понял, как сильно ее обидел. Понадобилось несколько трезвых дней, чтобы я осознал, как привык к вину. И вот я сидел здесь с бутылкой, вспоминал, смотрел на алтарь. И думал об обещаниях Корделии и Господу, об обещаниях, которые нарушил. Я вспомнил, что Флоринда старалась, чтобы я не пил, потому что знала, что делает со мной вино, что Корделия пыталась поступать так же. И вдруг… я стал сам себе противен. Неужели без женской руки я не могу удержаться от выпивки? – Он в изнеможении прикрыл глаза и закрыл лицо руками. – Но, даже думая об этом, я все равно хотел вина. Хотел так, что даже губы у меня горели. – Голос его дрожал. – По правде говоря, мне и сейчас его хочется.

Гонорина не могла больше сдерживаться. Она положила ему руку на плечо.

Он, казалось, и не заметил этого.

– Я налил немного вина на ладонь и нюхал его, нюхал, как изнывающее от жажды животное.

Он поднял голову, и она убрала руку.

– Я принюхивался, пока аромат не иссяк. – Он улыбнулся почти радостно. – И тогда меня словно озарило. Если я буду пить, наслаждение будет длиться недолго, а потом испарится, как испарился запах с ладони. Да, я смогу утопить в вине все свои тревоги, но только на ночь, а утром они снова вернутся, вернутся вместе с головной болью и со стыдом перед Корделией и перед Господом. И на следующую ночь мне понадобится больше вина, чтобы забыть и это, а потом – еще больше. – Он вздохнул. – И тогда я решил, что оно того не стоит.

Сердце ее переполнялось любовью и гордостью за него. Но она смогла сказать лишь:

– Как я рада!

Он пожал плечами.

– Не знаю, Гонорина, как долго я смогу воздерживаться. Этой бутылки я боюсь сейчас так же сильно, как раньше желал ее. Вино имеет надо мной такую власть, которая порой сильнее моей любви к Корделии и даже веры в Бога.

Она поборола в себе желание обнять его и постаралась все свои чувства передать интонацией.

– Так люби и верь сильнее, тогда ты победишь. Они помогут тебе. И, если однажды ты поддашься искушению, собери все силы и начни сначала. – Она улыбнулась. – Знаешь, ты не очень отличаешься от других. Люди стремятся ко многому – к деньгам, к власти, к славе. Но когда они получают это, они понимают, что хотели совсем иного. Но правды они не видят, а лишь стремятся получить еще больше того, чего не хотят, и в конце концов либо губят себя, либо понимают, что истина совсем в ином.

Он посмотрел на нее удивленно, а она отвела взгляд, смутившись от того, что говорила не столько о нем, сколько о себе самой.

Казалось, и он это понял.

– А ведь ты так и не ответила на вопрос, который я задал тебе сегодня вечером. Насчет того, стоило ли выходить замуж за Бердсли. – Его низкий глубокий голос словно проникал ей в душу. – Так ты сейчас на него отвечаешь?

Гонорина вздохнула.

– Наверное, да. – Она немного поколебалась, потом наконец решилась. Он открыл перед ней душу, и она должна дать ему ответ. Он заслуживает поощрения после тех мучений, которые она ему доставила. – Если это тебя хоть немного утешит, я признаюсь: ты был прав, когда говорил, что брак, не основанный на любви, не сделает меня счастливой. – Она усмехнулась. – Стоило ли тогда выходить замуж? Не уверена. – Он не проронил ни слова, и она продолжала: – Только не пойми меня неправильно. У нас с Робертом была довольно спокойная жизнь. Он относился ко мне с уважением, не бил, не презирал.

– Я и не думал, что будет иначе, или я бы не допустил, чтобы он стал твоим мужем. Я был уверен, что он позволит тебе делать то, что ты захочешь.