По ту сторону - Инга Андрианова

— Да, двоюродный дядька Богдан.

— Тогда иди к нему, он больше подскажет.

Богдана дома не оказалось, зато его жена приняла меня радушно, усадила за стол, налила мне борща и, покопавшись в бумажках, извлекла сложенный вдвое тетрадный листок:

— Марта в городе, в стардоме, вот ее новый адрес.

— В стардоме? — поперхнулась я.

— Ты только не злись! Она последнее время плохо ходила, а с больными ногами не похозяйствуешь. Она оставила нам дом, а мы ее за это похороним.

Я сидела оглушенная, не зная, что сказать. Хозяйка меня не торопила, внимательно следила за выражением моего лица.

— Нет, нет, — спохватилась я, — мне дом не нужен! Раз бабушка так решила…

— В мае, в самом начале, — защебетала тетка, — Да ты не обижайся, она не хотела тебе лишних хлопот, а дом этот сейчас ничего не стоит — у нас хаты не в цене. Вся молодежь в городе, а нам, старикам, с хозяйством тяжело.

Тетка снова засуетилась у полок:

— Где-то тут была сберкнижка. Марта велела отдать ее тебе. Только на книжке деньги старые, ничего теперь на них не купишь. Тут еще письма и фотографии, заберешь?

— Фотографии возьму, а сберкнижку оставьте себе, — я посмотрела на часы, — Не знаете, до которого к ней пускают?

— А тут рядом с адресом время написано, — тетка ткнула пальцем в листок.

Пока я переписывала адрес в записную книжку, она возилась со старыми письмами, доставала из сундука альбомы:

— Ты ночевать-то приезжай. Богдан будет рад тебя видеть. Поговорим, все обсудим.

Я положила в сумку пачку писем, посмотрела на увесистые альбомы и покачала головой:

— Ну, я поехала, а вы меня не ждите, постараюсь сегодня же уехать в Москву. Альбомы не потащу — неизвестно, как сложится с билетом.

— Передавай Марте привет, скажи, что будем у нее в воскресенье. А если не достанешь билет, возвращайся к нам, — тетка проводила меня до калитки, похлопала по спине и заспешила по хозяйству.

Я добрела до остановки, пристроилась на лавочке в тени могучего каштана и от нечего делать раскрыла журнал. Мир заливало жаркое полуденное солнце, оно плавило воздух, стекало по высокой каменной ограде и беспощадно слепило глаза, отражаясь от свежей побелки.

Через проем в стене виднелся сельский магазин. До меня долетал аромат бакалеи, чей-то смех и обрывки чужих разговоров. У входа в магазин суетился народ: мальчишки с мороженым, хозяйки, груженные авоськами, пьянчужки с их вечным Беломором. Заводская труба острым колом торчала в глубокое синее небо, тополя журчали на ветру свою забытую историю, ласточки на проводах, словно записные хохлушки, тарахтели куплеты, которые всегда заканчивались протяжной чуть скрипучей ноткой. Грузовики, пыля и задыхаясь, тащили в своих деревянных чревах мешки и бидоны. Солнце лисьим хвостом мело забор, играло тенями, беспечно ныряло в просвет меж листвой. Вдали отчаянно ревел мотор, а за соседним забором разгоралась куриная потасовка. Пес, спавший у крыльца, поднял морду и тщательно облаял мотоциклиста. Из дверей вышла старушка, обернулась, что-то крикнула вглубь магазина, услышав ответ, рассмеялась и, переваливаясь, словно утка, затопала вниз по ступенькам. Пацаны с грохотом пронеслись на мопеде, и к огорчению пса, не расслышали его грозного лая.

Из-за поворота показался автобус. Он медленно подъехал к остановке, и на меня пахнуло жаром и соляркой. Я бросила прощальный взгляд на село и поднялась со скамейки.

Автобус тронулся в путь, и навстречу нам хлынули белые стены домов, каскады акаций, цветники и заборы, уютные дворики и чисто выметенные дорожки, ровные контуры огородов и длинные картофельные ряды.

За третьим виражом село закончилось, и до самого города потянулись поля. Мир ускользающего детства остался позади.

За окнами омытый солнцем край вершил свой новый день.

С бабушкой я увиделась ближе к вечеру. Она вышла ко мне в опрятном халате и легкой косынке. В этот неурочный час я была здесь единственным посетителем, и нашей беседе никто не мешал.

— Приехала, — улыбнулась бабушка. — Долго искала?

— Тебя — долго, а вот стардом нашла быстро. Его здесь все знают.

— Так будет лучше, — спокойно ответила бабушка, — С хозяйством я уже не справлюсь, а помирать как Ева не хочу.

— Мне кажется, за ней должны были ухаживать наследники.

— Они и ухаживали: уложили в больницу и никого к ней не пускали. Она, говорят, в последние дни сильно за мной посылала.

— А ты бы пошла?

Бабушка отвернулась к окну и долго смотрела, как тополь стучит по стеклу своей мохнатой веткой. В тот миг она показалась мне маленькой, худенькой и немного растерянной. Где-то внутри, в глубине треснул стержень, державший ее у земли, у дома, у могилы сына. Впервые за восемьдесят лет эта гордая женщина покорилась судьбе. Ничто не могло сломить ее духа: ни гибель мужа, ни онкология, ни КГБ, с его звериными ухватками, ни даже смерть единственного сына, которого она любила со всей истинностью, на которую была способна. Ее убивала старость. Ледяными кольцами оплетала она ее хрупкое тело, высасывая из души остатки тепла.

— Не сердись, я поступила правильно. Так будет лучше для всех. Эти люди за мной не ухаживают, а значит, я им не надоем. А дом… пускай делают с ним, что хотят. Богдан обещал похоронить по-людски, а больше мне от них ничего и не надо.

— Я привезла твои любимые конфеты и детский крем, — я протянула бабушке пакет и маленький альбом для снимков «Полароид», — здесь фотографии Алисы.

— Алисы? Дай посмотреть! — и она с облегчением открыла альбом, — Хорошенькая, на кого похожа?

— Так сразу и не скажешь. Родилась в Кораблевых, а сейчас получается что-то среднее.

— Ты эти фотографии оставишь?

— Конечно, бери, я их тебе привезла.

Мы просидели до самого ужина, в мелочах и пустых разговорах спасаясь от прошлого. Когда народ потянулся в столовую, бабушка заволновалась:

— Когда твой поезд?

— Еще не знаю, буду ловить проходящий.

— Тогда беги на станцию. Летом с билетами плохо.

— Ничего, заночую в гостинице, будет повод прийти к тебе завтра. Смотри, тебе какая-то женщина машет.

— Соседка по комнате — хорошая женщина, тихая.

— Ну, все, тебе пора на ужин. Иди, а я поеду на вокзал.

— Пиши, не забывай! — попросила бабушка, обняла меня крепко, поцеловала в лоб.

Я прошла через холл и у самых дверей обернулась: она по-прежнему стояла у окна и смотрела мне вслед своим синим пронзительным взглядом.

Всю дорогу до Москвы я проспала под стук колес и грохот двери о мою боковую полку.

* * *

Москву накрыло, замело, запорошило тополиным пухом. С утра до ночи я чихала и кашляла, проклиная зловредный июнь и бессонные Митькины ночи. С Митькой что-то явно было не так: во сне он заговаривался и отвечал на мнимые звонки, спал целый день, а ближе к ночи просыпался, хватал рюкзак и убегал из дома. Я дождалась выходных, проследила, когда он проснется и задала прямой вопрос: