Железные игрушки - магнитный потолок - Юрий Невский

Кстати, уже без пятнадцати восемь.

Ингрида глянула на настольные электронные часы с множеством функций. Какой же «суперагент» без такого пуленепробиваемого, несгораемого и водонепроницаемого хронометра? Янис и эти часы (памятуя, видно, о своей молодости на «передовой невидимого фронта») засунул в сумку. Ну вот, пожалуйста! Сейчас в комнату потянет ароматом кофе. Да, да… что удивляться, такие люди, эти Петр и Анна! По утрам они варят кофе. Для Ингриды, истиной рижанки, буквально выросшей среди янтаря, гобеленов, джаза и бальзама уютных кафе (про настоящий рижский кофе — и говорить нечего), это невыносимая пытка! Лет десять назад она отказалась от кофе и сигарет (согласно пунктам, расписанным Янисом как адептом здорового образа жизни). Запах кофе в новой непривычной обстановке по-особому ярок, изощрен… вызывает давно забытые образы, пробуждает воспоминания.

Кто они, эти ее соседи, ей безразлично. Сталкивалась с ними пару раз: здрасте-здрасте — и до свидания. Но больше, конечно, слышала. Видно, у них достаточный опыт, поэтому включают радио: постоянный музыкальный фон создает звуковую завесу. Правда, радиостанция явно малобюджетная, на другой день (или скорее, вечер) она знала весь ее однообразно повторяющийся репертуар. Пульс их жизни бьется под тонкой серой кожей стены, словно натянутой между ними. Петр, конечно, курит. Они открывают балконную дверь. Что и говорить, если во всей Европе дым тянет ИЗ помещения — НА улицу, то в России — с точностью наоборот! При так и оставшейся ТОТАЛИТАРНОЙ СИСТЕМЕ циркулирования воздуха дикие сквозняки задувают к ней запах табака.

К тому же, раз у Пети есть мобильный телефон, надо это во всеуслышание демонстрировать.

Выходит на (общий для двух «отсеков») балкон в трусах и майке и, несмотря на холод, что ранним утром, что поздно вечером решает вопросы своих клиентов, сломавшихся или застрявших где-то автомобилистов, консультируя их по телефону. Сам он работает в автосервисе, мастер высокой квалификации. И она стала неплохо разбираться в материально-технической базе автомобиля. Анна также обожает утренние и вечерние мобильные переговоры: хотя на балкон не выходит, но могла бы это делать потише. І^е-то здесь недалеко, в местном Дворце культуры она руководит детским танцевальным коллективом (такое впечатление, что вся здешняя округа тем и занимается, что танцует). Судя по ее голосу, которым выговаривает некоторым родителям (если вовремя не оплачены занятия или ребенок по какой-то причине пропустил их), можно представить, своих воспитанников она держит в кулаке. В кулаке… в котором зажаты… розы? Поздно вечером Петр привез Анну, наверное, после какого-то концерта ее детского коллектива. С розами, которые надарили в каком-то безумном количестве. Восхищенные зрители, надо полагать. (Ингрида заметила розы в туалетной комнате, они свалены в белую пластмассовую ванночку для купания детей и залиты водой.)

Десять минут девятого… Г^е-то от половины девятого до девяти (с минутами) они собираются, уходят на работу. Но это сжатие утреннего пространства! Все же трем взрослым людям нужно провести какое-то время в туалете. Утренние процедуры и все такое. В общем, коммунальный вариант в традициях кондового соцреализма, после того как они с Янисом объехали почти всю Европу, назвать «сервисом с человеческим лицом», можно только при запредельном отчаянии. Но вряд ли Петр и Анна обращают на это внимание. Слушают музыку, курят и пьют кофе… И явно не собираются интегрироваться в евросообщество.

Но время… время?

Что-то не то.

Она вновь глянула на часы. Мерцали цифры. День. Месяц. Год. Время в столицах мира. Но самое главное… сегодняшнее число! Первый день после полнолуния. Ничего удивительного, этот день месяца вошел в ее плоть и кровь, так что накануне вечером по привычке, доведенной до автоматизма, она достала опасную бритву, оставила на подоконнике. Холодное голубоватое лезвие, простая деревянная ручка. Вот уже более четырехсот лет женщины ее рода (этот секрет передавался от матери к дочери) в полнолуние делали то же самое. Удивительная сталь затачивалась, если оставить лезвие при свете полной Луны.

Но у нее вылетело из головы…

Глобальная безопасность, ядерные стратегии, Евросоюз.

Сегодня она должна побрить ноги!

Вздрагивая от холода, сняла термобелье и, накинув халат, заперлась в туалетной комнате. Но… как это сделать реально? Стылое оцепенение охватило снизу, ступни заледенели. Словно по воле злого волшебника, она оказалась внутри «секрета», за зеленоватым бутылочным стеклом, в разноцветной шкатулке с бессмысленными, давно потерявшими свой сказочный флер, «сокровищами». Тусклая пожухлая амальгама зеркала как-то замедленно (показалось, с неохотой) отразила белый рукав халата, ее бледную кисть с зажатым, холодным и отстраненным блеском чуть дрожащего, чуждого здесь своей выверенной красотой и совершенством лезвия. Зеркало подсовывало ей образ какого-то вымороченного психопата-убийцы!

Нет, никакой явной антисанитарии в «месте общего пользования» не было, достаточно чисто. Голая лампочка свешивалась с потолка, выжигая все беспощадным светом… В ванне, поставленной на небольшую банкетку, пламенеют влажные розы. Дурман цветов может свести с ума! Ингрида продолжала стоять в растерянности, не зная, что делать. У соседей бухнула дверь, в прихожке кто-то недовольно засопел… Начинается веселая жизнь!

Брякнула щеколдой, хлопнула дверью, бросилась в комнату. Обезумевший от виброзвонка мобильный телефон ползал по столу, расталкивая спутанные листы рукописи. Да, это встревоженный Янис. Не взяла трубку. Прижалась пылающим лбом к ледяному стеклу… как к холодному боку сжимающего кольцами, страшно и замедленно проползающего, расталкивая гремящие жестью льдинки (эту слюду, мозаику в крови, цепенеющую зимним предчувствием), шершавому тулову полоза времён. Снегопад перестал, грозя превратиться в измотавшую душу ржаво-кислую слякоть, с крыши капало. Что это… что с ней? начинающаяся ангина? температура? проклятие сквозняков? Соленая влага защипала глаза… Отчего так трагично предопределение судьбы? Она, Ингрида, вбита, вставлена в обойму, запрессована в рулевую колонку — и нет ни малейшего люфта, ни йоты пространства для маневра. К черту, глобальное равновесие! Наплевать на расстановку сил в мире! Ингрида плакала по-детски, швыркая носом, уткнувшись в рукав халата. Горькие крупные слезы, одна за одной срывались секундами последнего отсчета и падали… Половина девятого. Сипло и прощально пропела за лесами электричка, убегающая в Москву. Слезы катились по голубоватому лунному лезвию в безвольно опущенной руке.

Прошагав от «угла» по дороге на Монахово двенадцать километров, я внезапно остановился, как бы налетев на невидимую преграду.

Лесная дорога взбиралась на солнечные перекаты, ныряла в тенистые сумерки низин, разъединяя, словно дорожка замка-«молнии», шумящий влажно, после прошедших дождей, лес. Голубизна неба раскрывалась во всю ширь над резными и зубчатыми кронами, расходящимися постепенно… И казалось, больше ничего нет на свете. Одна лишь дорога, лес, небо.

И комары.

До Монахово оставалось километров восемь.