Заводной апельсин. Вожделеющее семя - Энтони Берджесс

– Это значит, – заключила Беатриса-Джоанна, – что ты получишь работу, которая будет для тебя важнее, чем я. Правильно?

Когда он вошел в квартиру и обнял ее, то в какое-то сумасшедшее мгновение ей захотелось уговорить его бежать куда-нибудь вместе, жить всегда на одних кокосовых орехах и любить друг друга среди баньянов. Но затем женское желание наилучшим образом использовать то, что есть, возобладало.

– Мне иногда хочется узнать, – снова заговорила Беатриса-Джоанна, – действительно ли ты думаешь так, как говоришь? О любви и обо всем прочем.

– Ах, милая ты моя, – нетерпеливо проговорил Дерек, у которого не было никакого желания заниматься игривой болтовней, – послушай меня: сейчас происходят события, которые гораздо важнее любви. Тут речь идет о жизни и смерти.

Типично мужские рассуждения.

– Чушь! – выпалила Беатриса-Джоанна.

– … чистки, например, если ты знаешь, что значит это слово. Перемены в Правительстве. Безработных призывают на службу в полицию. Да, события большие, большие…

Беатриса-Джоанна принялась всхлипывать, стараясь выглядеть маленькой, слабой и беззащитной.

– Сегодня был такой ужасный день, – прошептала она. – Я чувствую себя такой несчастной, такой одинокой…

– Дорогая моя! Я грубое животное. – Дерек снова обнял ее. – Я очень виноват. Я думаю только о себе.

Довольная Беатриса-Джоанна продолжала всхлипывать. Дерек целовал ее щеки, шею, брови, погружал свои губы в ее золотистые волосы. Она пахла мылом, он – всеми благовониями Аравии. Обнявшись, неловко ступая, словно в каком-то не имеющим ритма танце, они прошли в спальню. Прикосновение к кнопке выключателя – и кровать, описав дугу, наподобие той, которую изобразил мелом Тристрам, говоря о Пелфазе, опустилась на пол. Дерек быстро разделся, обнажив сухощавое тело, покрытое буграми и лентами мышц. Потухший глаз телевизионного экрана мог наблюдать сверху сплетение тел (мужского, красновато-коричневого, цвета хлебной корочки, и женского – перламутрового, слегка оттененного голубым и карминовым цветами), вступление к акту, который был одновременно и прелюбодеянием, и кровосмешением.

– Ты не забыла?.. – свистящим шепотом спросил Дерек. Сейчас уже больше не могло быть равнодушного наблюдателя, способного вспомнить о миссис Шенди и ухмыльнуться при этом.

– Нет, нет!

Она приняла таблетки, все было в порядке.

И только тогда, когда было уже поздно, она вспомнила, что таблетки были болеутоляющими, а не противозачаточными. Привычка иногда подводит. Но теперь уже ничего не поделаешь, да и все равно.

Глава 10

– Продолжайте работать над этой темой, – проговорил Тристрам, непривычно хмурясь. – Почитайте дальше сами.

Седьмой четвертый класс широко открыл глаза и рты.

– Я иду домой, – объявил Тристрам. – На сегодня с меня достаточно. Завтра будет контрольная, материал в ваших учебниках, со страницы двести шестьдесят семь по страницу двести семьдесят четыре включительно. Тема – «Хронический страх ядерной войны и пришествие Вечного Мира». Данлоп! – резко оборвал себя Тристрам, – Данлоп!

Лицо у мальчика было словно резиновое, но в эпоху тотальной национализации его фамилия ничего не говорила окружающим.

– Ковыряться в носу – очень некрасивая привычка, Данлоп, – укоризненно проговорил Тристрам.

Класс захихикал.

– Продолжайте изучать эту тему, – повторил Тристрам у двери, – и желаю вам хорошо провести день. Вернее, уже вечер, – поправился он, глядя на розовеющее небо над морем. Как ни странно, но английский язык не выработал словесной формулы прощания, подходящей для этого времени дня. Что-то вроде Интерфазы. День пелагианский, ночь августинская…

Тристрам решительно вышел из класса, прошагал по коридору к лифту, быстро спустился вниз и покинул огромное здание школы.

Никто не препятствовал его уходу. Учителя никогда не покидали классов до звонка, следовательно, Тристрам, некоим мистическим образом, еще находился на работе.

Медленно, как ледокол, он пробился сквозь толчею на Эп– роуд, где людские потоки текли одновременно в различных направлениях, и повернул налево, на Даллас-стрит. Там, перед поворотом на Макгиббон-авеню, Тристрам увидел то, что, вроде бы без всякой причины, заставило его похолодеть.

На дороге, мешая несильному движению, в положении «вольно» стояла рота полицейских в серой форме – три взвода во главе с взводными командирами. За ротой наблюдала толпа зевак, державшихся на приличном расстоянии. Многие из полицейских глупо улыбались, переминаясь с ноги на ногу. «Новобранцы, последний призыв», – догадался Тристрам. Тем не менее каждый из них уже был вооружен коротким, тускло поблескивавшим карабином. Брюки полицейских суживались на щиколотках у черных эластичных резинок, стягивавших верхнюю часть ботинок на толстой подошве; странно архаичными выглядели приталенные кителя, воротнички рубашек с поблескивавшими на них латунными запонками и черные форменные галстуки. Головы полицейских были увенчаны серыми фуражками, а высоко надо лбами сияли кокарды.

– Приискивают им работу, – заговорил человек рядом с Тристрамом. Это был небритый мужчина в темном порыжевшем одеянии, хилого телосложения, но, несмотря на это, с жирной складкой под подбородком. – Это безработные. Бывшие безработные, – поправил он сам себя. – Наконец-то Правительство что-то сделало для них. Вон там мой зять, смотрите, второй от конца в первом ряду.

Небритый показал на зятя с таким гордым видом, словно в строю стоял он сам.

– Работу им дают, – повторил незнакомец. Он был явно одиноким человеком, радовавшимся возможности с кем-нибудь поговорить.

– В чем дело? Что все это значит? – спросил Тристрам. Но он знал. Это был конец Пелфазы: людей собирались заставить быть хорошими. Он почувствовал легкий страх за себя. Может быть, ему следовало вернуться в школу? Если он вернется прямо сейчас, то, возможно, никто ничего не узнает. Он поступил глупо, раньше он ничего подобного не делал. Может быть, позвонить Джослину и сказать, что он ушел раньше потому, что почувствовал себя плохо?..

– Они кое-кого призовут к порядку, – сказал худой человек с жирным подбородком. – Слишком много развелось молодых хулиганов, которые ночами болтаются по улицам. Не очень-то строго с ними обращаются, да-да. Учителя не имеют больше над ними никакой власти.

– Некоторые из этих новобранцев подозрительно похожи на таких молодых хулиганов, – осторожно заметил Тристам.

– Вы что, хотите сказать, что мой зять хулиган?! Да это лучший парень на свете! А он безра… он был безработным четырнадцать месяцев. Он не хулиган, мистер.

Перед строем появился офицер. Он был молодцеват, форменные брюки плотно облегали ягодицы, серебряные полоски на погонах поблескивали на солнце, на бедре висел пистолет в дорогой кобуре из кожзаменителя.

– Рота-а-!.. – закричал офицер неожиданно мужественным голосом. Рота застыла, словно в ожидании удара.

– Смир-р-р-на-а!

Команда прогремела, как булыжник, полицейские кое-как приняли положение «смирно».

– По местам несения службы… Разой-й… – Звук колебался между двумя аллофонами, – … дись!

Кто-то из полицейских повернулся налево, кто-то направо; некоторые выжидали, чтобы потом сделать то, что будут делать другие. Из толпы послышался смех и презрительные хлопки. Скоро улица заполнилась разрозненными группами смущенных полисменов.