Южный ветер - Норман Дуглас

Мистер Херд вспомнил о величавых клубах тумана, за которыми он следил всего час назад — о дочерях старика Океана.

— Очеловечивают, — отозвался он, — впадая в мифотворчество.

— Быть может, само то обстоятельство, что вся атмосфера Юга допускает истолкование на близком смертному языке, и породило антропоморфных богов классического периода. Мне нередко кажется, что так оно и есть. Даже мы, люди современные, чувствуем как на нас неприметно воздействуют многие её проявления, порою на манер любовного зелья, порою — самим своим совершенством, обескураживающим очарованием, вызывающей красотой — внушая нам мысль о тщетности всех человеческих усилий… Денис! Я сказал бы, что именно сейчас он способен на всё. Можно ли вообразить, чтобы человек вроде него остался бесчувственным к соблазнам подобного окружения?

— Я о нём как-то никогда всерьёз не задумывался.

— Правда? Нет, Херд, вы меня действительно заинтриговали. Если вы отрицаете восприимчивость человека с таким темпераментом, как у него, вы отрицаете тем самым воздействие внешних условий на характер и поведение любого человека. Вы отрицаете, к примеру, успехи Католической церкви, основанные, в том, что касается морали, на притягательности оптических впечатлений и на той лёгкости, с которой преходящие чувства преобразуются в нормы поведения. Вы всё это отрицаете?

— Ни в малой мере. Я видел эту систему в действии достаточно часто, чтобы убедиться в её чрезвычайной простоте.

— И вспомните также о поразительной истории этого острова, о его расположении там, где сходятся пути людей всех рас и вероисповеданий. Всё это побуждает к мгновенной нервной разрядке, то есть, с точки зрения человека поверхностного, — к дурацким поступкам…

— Все дураки! — вмешался лодочник. — Все иностранцы! Мы, люди, такого не делаем. Только чёртовы дураки иностранцы. Это так, джентльмены. У них самих неприятности, тогда они идут на эту скалу и бум! делают друзьям неприятности.

— Бум! — эхом откликнулся сын лодочника, видимо, уловивший подспудный смысл его речи. Чета греческих гениев на корме разразилась безудержным хохотом, ибо сознавала, что юноша понятия не имеет, о чём говорит отец.

— Бум! — издевательским хором повторили они.

И в тот же миг все, кто был в лодке, навострили уши. Звук долетел до них — похожий звук, напоминающий далёкий выстрел из большого орудия. Бум! Звук, дробясь, прокатился по скалам. Гребцы подняли вёсла. Все прислушались.

Звук повторился. На этот раз о его происхождении нечего было и спрашивать. Стрельба из орудия, никаких сомнений.

Старый лодочник исполнился ненатуральной серьёзности.

— Il cannone del duca,[45]— сказал он.

Из пушки Доброго Герцога Альфреда стреляли лишь во время торжеств или по случаю особо важных событий.

Лодочник повернулся к Киту и что-то сказал по-итальянски.

— Что он? — спросил мистер Херд.

— Он думает, что там созывают милицию.

Что-то очень и очень неладное происходило на рыночной площади.

Пушка, к описанию которой мы теперь приступаем, является не единственной реликвией, уцелевшей от эпохи правления Доброго Герцога. В его островных владениях и поныне куда не повернись — зрение и слух немедленно полнятся воспоминаниями об этой крутоватой, но обаятельной личности; воспоминаниями, одетыми в камень — школами, монастырями, руинами замков и купальных павильонов; воспоминаниями, одетыми в слово — приписываемыми ему поговорками, легендами и преданиями о его остромыслии, ещё бытующими среди местного населения. Фраза «во времена Герцога» имеет в этих местах примерно то же значение, что наша «в доброе старое время». Благожелательный, любящий посмеяться дух Герцога и поныне властвует в его столице. Шутливые замечания его всё ещё отзываются эхом в разрушающихся театрах и под сводами галерей. Его весёлые выходки, замешанные на солнце и крови, образуют истинный символ Непенте. Он — та красная нить, что сквозит в анналах острова. Воплощение всего лучшего, чем могло похвалиться его время, он провластвовал почти полвека, ни разу не сделав различия между своими интересами и интересами своих верных подданных.

К расширению владений он не стремился. Ему довольно было заслужить и затем сохранить привязанность людей, которым он представлялся не столько государем, феодальным господином, сколько снисходительным, слепо любящим своих деток отцом. Деспотом он был идеальным — человеком широкой культуры и незатейливых вкусов. «Улыбка, — говаривал он, — способна пошатнуть Мироздание». Основной чертой его натуры и руководящим принципом правления была, как провозглашал он сам, простота. В качестве примера таковой он указывал на введённый им порядок сбора налогов, и впрямь представлявший собою чудо простоты. Каждый гражданин платил столько, сколько ему заблагорассудится. Если внесённая сумма оказывалась недостаточной, ему сообщали об этом на следующее утро, отсекая левую руку; вторая ошибка в расчётах — случавшаяся довольно редко — исправлялась усекновением второй руки. «Никогда не спорь с теми, кто ниже тебя», — вот одно из наиболее оригинальных и исполненных глубокого смысла изречений Его Высочества, при этом было замечено, что независимо от того, снисходил он до спора или не снисходил, победа неизменно оставалась за ним, причём без ненужных затрат времени.

— Это же так просто, — обычно говорил он запутавшимся в своих проблемах властителям, то и дело слетавшимся к нему с материка в поисках ответов на сложные вопросы администрирования. — Так просто! По одному удару на каждый гвоздь. И неизменно улыбаться.

Именно Добрый Герцог Альфред, прозревая возможность будущего процветания своих владений, поставил первые практические опыты с уже описанными горячими минеральными источниками, с врачующими водами, благодетельные достоинства которых пребывали до него в непонятном пренебрежении. Осознав их целительные возможности, он отобрал пятьдесят самых старых и мудрых членов своего Тайного совета и подверг их организмы различным гидротермальным тестам, как внутренним, так и внешним. Семерым из этих господ посчастливилось пережить лечебные процедуры. Каждый был награждён Орденом Золотой Лозы, самым вожделенным среди знаков отличия. Сорока трёх остальных, вернее то, что от них оставалось, кремировали по ночам, возводя посмертно в дворянство.

Он сочинил несколько превосходных трактатов о соколиной охоте, танцах и зодчестве. Более того, из-под его пера вышло две дюжины отмеченных пышным слогом того времени пасторальных пиес, а также множество отдельных стихотворений, обращённых, как правило, к дамам его Двора — Двора, переполненного поэтами, остроумцами, философами и женщинами благородного происхождения. В те дни на острове было весело! То и дело что-нибудь да случалось. Его Высочество имел обыкновение бросать фаворитов в тюрьму, а наложниц в море, отчего законные его супруги лишь проникались к нему пущей любовью, быстрота же, с который эти самые супруги одна за одной лишались голов, освобождая место для того, что он шутливо называл «свежей кровью», воспринималась верными подданными как непреходящее чудо государственной мудрости. «Ничто, — любил повторять он своим наперсникам, — ничто так не старит мужчину, как сожительство с одной и той же женщиной». С другой стороны, прекрасно сознавая неравенство различных социальных слоёв и всей душою желая поднять нравственный уровень своего народа, он ввёл железные законы, поставившие предел распущенности в семейной жизни, которая до его восшествия на престол прискорбным пятном ложилась на репутацию местного общества.