Белый камень - Жиль Николе

Все началось в Константинополе в год 1204-й от Рождества Христова; мне было четырнадцать лет. Случилось это в мае, вскоре после захвата города нашими храбрыми воинами. Вот уже два года я сопровождала моего отца как тень, служа ему оруженосцем и нянькой. Он отправился в этот крестовый поход сразу после смерти моей матери и не смог решиться оставить меня одну. Я помню! Я прекрасно помню наш отъезд, мою радость от того, что я смогу увидеть мир. Я и не подозревала тогда, что меня ждет.

Любовь, ад.

Так вот, в тот день я пошла чистить наших лошадей, потому что мы уже собирались возвращаться с победой в наше королевство. Там, на узкой улочке старого города, я встретила его. Мы ничего не сказали друг другу. Говорили только наши взгляды, они обнялись и не могли расстаться.

В тот же вечер Шарль пришел объясниться мне в любви. Я была всем, что осталось у моего господина и отца, но он без лишних вопросов обещал ему мою руку. Благодарение Богу, он был таким. Он прозревал в сердцах, понимал молчание лучше, чем слова, произнесенные вслух, читал то, что невозможно написать. Никогда не ошибаясь, с первого взгляда он мог проникнуть в душу человека.

Шарль присоединился к нашему кортежу. Первые две недели нашего путешествия и стали всей моей жизнью.

Каждый час, каждая минута были волшебным сном, который с каждым мгновением становился все прекраснее. Он был моим миром, моей вселенной. Послав его ко мне, Господь даровал мне рай.

Увы, как-то утром зло и его повелитель разорили и растоптали мой Эдем. Отец и Шарль отправились спозаранку на охоту в сопровождении большинства вооруженных людей, потому что равнина, которую мы пересекали, считалась безопасной. Мы остались почти без охраны, и притаившаяся неподалеку шайка разбойников воспользовалась нашей слабостью. Они появились словно ниоткуда и набросились на нас, словно изголодавшиеся волки. Они разграбили, сожгли и разрушили все. Не знаю почему, но в живых осталась только я одна. Я прожила два месяца среди этих негодяев, которым нет названия, я терпела насилие и унижения. Внезапно отношение ко мне переменилось, и, несмотря на перенесенные оскорбления и страдания, я снова начала надеяться обрести свободу.

Но я ошибалась.

Несколько дней спустя меня продали на невольничьем рынке в гарем одного знатного человека из династии Сельджукидов в Анатолию. Моя клетка стала золотой, мои мучения — более утонченными. Даже сегодня мне стыдно признаться в том, что только первый год этого плена показался мне невыносимым, потому что со временем совесть приспосабливается ко всему. Когда я наконец поняла, что для тех, кто меня любит, я уже умерла, то перестала желать себе смерти. Я переносила свою судьбу так, словно ее послал мне Господь. Я была сильнее моего повелителя и очень скоро сумела обмануть его, воспользовавшись страстью, которую питал он ко мне. Это жирное и самодовольное существо считало меня своим трофеем, красивой игрушкой, свидетельствовавшей о его могуществе и льстящей его гордыне. Но стоило тому отвернуться, как я превращалась в кинжал, кромсавший его честь; и каждый раз, изменяя ему, я праздновала победу, о которой никто не подозревал.

Я думаю, что смело могу утверждать — тогда я была красива, потому что Шарль клятвенно уверял меня в этом, но главное — потому что все обращенные на меня сладострастные взгляды свидетельствовали о том, что я хороша собой, в этих взглядах, как в зеркале, отражалась моя прелесть. Но знали ли все эти прислужники и сторожа, что, восхваляя прелесть моих черт и ясность моего взгляда или прозрачность кожи, они ковали для меня оружие, которое должно было погубить их самих?

Так постепенно я завоевала сердца и доверие всех окружающих, чтобы выкрасть у их цивилизации то, что было у нее самого ценного и прекрасного: знания. Я заставила их заплатить выкуп за мою свободу знаниями и брала их везде, где только могла. Овладев языком моих тюремщиков, я на многие годы превратилась в прилежную ученицу врача, затем художника и даже великого мыслителя. Они научили меня всему, что знали, словно я была их родной дочерью.

Никогда и нигде я не смогла бы получить столько знаний.

Так в течение более чем десяти лет я готовила свой побег, не сдвинув тем не менее ни одного камня в окружавшей меня стене. Я вырыла совсем другой подземный ход. Я вырыла его в головах своих стражей. Под конец я научилась так сливаться с тем, что меня окружало, что могла пройти мимо них, оставаясь незамеченной. Я превратилась в пленницу-невидимку, изучив их, я их приручила. Я выдрессировала их так, как это может сделать только хозяйка дворца, которой служат, а не невольница, за которой следят.

Ко времени своего побега я уже так овладела землей и людьми, удерживавшими меня, что меня не смогла бы отыскать даже целая армия, пущенная вдогонку. После долгого и многотрудного пути я наконец ступила на земли нашего королевства, счастливая уже одной только мыслью, что скоро снова увижу отца. Шарль был тогда для меня лишь образом навсегда утраченного рая.

Но Господь послал мне новые испытания.

Мой господин и отец скончался за восемь лет до того дня, как я вновь переступила порог нашего замка. Меня принял дядя, он рассказал о том, как мой отец умирал от горя. Меня приняли словно выходца с того света, и несмотря на заботу, которой меня окружили, я быстро поняла, что стала бременем для своей семьи. Тогда я покинула дом, который перестал быть моим, и, не имея сил сопротивляться своему желанию, отправилась на поиски того, мысль о ком неотступно преследовала меня.

Наконец я нашла его след, его божественный след.

Когда я узнала, что Шарль похоронил себя в этом монастыре, я осознала, что потеряла. Этот рыцарь, воин, полный жизни и веселья, так любивший соколов и лошадей, ушел в самый строгий монастырь ради соблюдения обета верности.

Он остался чист, я же была осквернена.

Я колебалась. Долго колебалась и все никак не могла уехать из этой деревни, довольствуясь уже тем, что узнала: он жив и здоров на попечении Господа. Но я так и не смогла воспротивиться искушению, которое послала мне судьба. Колокол позвал меня, и — Боже, прости меня, грешную! — я совершила ужасное святотатство.

Девятого сентября 1216 года я постучала в ворота этого монастыря, дабы заменить только что покинувшего этот мир брата».

«Я ускользнула из дворца в Анатолии, переодевшись в мужское платье, и явилась в это святое место с той же самой накладной бородой. Искусству переодевания научила меня Вирма, моя верная сообщница в гареме. Она блестяще умела делать это и, бывало, тайно покидала на несколько часов наше жилище, словно стараясь убедить себя, что все еще свободна. Для нее это было забавой, вызовом, она не представляла, какое оружие вложила мне в руки. Оно послужило мне один раз и на всю оставшуюся жизнь.

Я была уверена, что никто на свете не узнает меня в таком виде, никто, даже Шарль. Отец де Карлюс, принявший меня в то утро, не имел на то никакого шанса. Он увидел во мне только образцового соискателя, готовившегося к вступлению в орден и обладавшего художественными способностями, которых не хватало его общине. Мне легко удалось доказать ему глубину моей веры и искренность принимаемых мною обетов. Это оказалось так просто! Когда он задавал вопросы, испытывая мою душу, всего-то и надо было вместо „Шарль“ говорить „Господь“.