Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Львович Афанасьев

Николай Иванович, — иди к Буденновскому и жди на углу». Я пошел. Долго, правда, ждал. Смотрю, показался. Молча направились в сад Маяковского, под грибочки. Как засели! Ля-ля-ля да ля-ля-ля. Ну, старается быть важным. Три курса строительного окончил, в войну приходилось и танковым батальоном командовать. Тебя, говорит, я уже принял, заявление после напишешь. Подошли еще двое, мастера производственные Косяк и Матюша. Коленька мне сразу понравился, а эти не очень. Наливаю и им, в магазин пришлось сбегать. Ну эти сейчас же прикинулись добрыми, спорить начали, к кому из них в бригаду попаду. Потом еще появились, старый и молодой, с сумками, из которых рабочие тряпки торчат. Матюша на них набросился: «Так! Рабочий день сколько у вас часов?.. Завтра чтоб пришли с объяснительной». Работяги достают три фауста. «Ильич, да ты посмотри, что у нас!» Гадость, между прочим, принесли жуткую. Окна можно красить. Однако Ильич подобрел: «Ну а чего вы так рано?» Те заскулили: «Материалу нет… ничего не подготовлено…» К пяти вечера нас уже было восемь человек. Все пьяные, галдят, меня по плечам хлопают: у нас не пропадешь. У Матюши глаза закисли, рот до ушей. «Родные вы мои, сам вас боюсь. Я ж такой же, как и вы!» Как разошлись, не помню. На другой день прихожу — меня не помнят. Подсказал. «А… Ну подожди на улице». Часов в девять выходят Коленька и Косяк. Идем в винную лавку на Буденновском. Коленька за скок берет три стакана. Потом Косяк берет. Потом я. Выходим. Коленька говорит: «Иди домой. Галочку за сегодня тебе оставим, а завтра уже к кому-нибудь прикрепим». На другой день, правда, прикрепили. Длинный, худой, черный и какой-то голодный мужик. Опрашивает: «У тебя ноги холодеют?» — «Так лето ж!» — отвечаю. Вышли все на тот же Буденновский, он губами пожевал, глаза протер и отпустил: «Ступай по своим делам. Завтра будем работать». Потом, гляжу, все-таки начали работать. Но не больше двух часов в день, да и то не всегда. И при этом как! Семен положит два кирпича, сядет, закурит «Памир» и давай о том, как «вот работаешь, работаешь, потом-кровью обливаешься, а в зарплату получать нечего». Тихим таким голосом шелестит и шелестит, наплюет вокруг… Мне вчера надо было пораньше сорваться — уже наглею, шабашки в рабочее время делаю, — я его слушал-слушал и говорю: «Семен! Давай еще раз потом-кровью обольемся да и кончим».

Вадим невольно рассмеялся.

— Да. Говорю, дурак будешь, если не пойдешь со мной. Литр водки, и завтра ты подсобный печника. Мы быстро в гору пойдем. Там или шалопаи ни к чему ул способные, или серые темные мужички, не умеющие пользоваться тем, что само напрашивается. Сдадим на разряды, перезимуем и развернемся.

— Нет! — сказал Вадим.

* * *

Между тем у Вадима пошло хуже некуда.

Он поступил по первой своей специальности — токарем — на подшипниковый завод. От дома это было в десяти минутах пешего хода. Поступил в ремонтно-инструментальный цех. В общем-то, хоть его стихией была скорость, к точности он тоже был способен. Было даже интересно. К станку его поставили не очень разболтанному, работа по чертежам разовая или небольшими партиями, от однообразия не устанешь. Но, во-первых, цех, как и весь завод, работал в три смены. И третья смена совершенно изматывала Вадима. Невероятно хотелось спать в три ночи. К половине пятого сонливость проходила, наступала удивительная бодрость и не менее удивительная ясность, даже прозрачность мысли, чувств. К восьми, вернувшись домой, поев, он ложился в постель и до десяти маялся. Потом два часа дремал. После этого вставал и до десяти вечера ходил сам не свой. В десять, наконец, одолевал настоящий глубокий сон. Но в одиннадцать он должен был вставать и, качаясь, идти на смену. Лишь начав работать, он избавлялся от наваждения сна и до трех, до перерыва, работал. Потом опять одолевал сон, иногда он спал, иногда нет, то и другое было мучительно. Во-вторых, гадкая атмосфера в цехе. Времена менялись. Новый вождь, одержавший победу над другими вождями из окружения Сталина, произносил длинные речи, народу обещалась через двадцать лет жизнь при коммунизме, всюду (говорили, даже на Чукотке) сеяли кукурузу, которая должна была привести ко всяческому изобилию, а из деревни начался поголовный бег молодежи. На заводах, где, в общем-то, неплохо действовала система сдельной оплаты труда, вводилась повременно-премиальная, как на Западе. Именно в инструментальных и ремонтных цехах она вводилась в первую очередь. Зарплата теперь зависела от разряда. И устроили так, что снизилась она у каждого на двадцать — тридцать (деньги только что ввели новые) рублей. Производительность в цехе от этого упала на пятьдесят процентов. Самые горячие уволились, Вадим только потому и попал в среду рабочей элиты, что самые лучшие в знак протеста уволились. В цехе взяли верх подхалимы и бездельники, всех успокаивали: «Переживем…» Рядом с Вадимом работал профсоюзный активист Дорофеев. Лысый, плотный, совсем еще не старый, он умудрялся целыми днями копаться вокруг станка, к концу выдавая какую-нибудь втулку, которую можно выточить за двадцать минут. Вадиму было гадко, стыдно. Ему казалось: надо на что-то решиться?

Поехать бы в Москву учиться. Однако у матери на ноге открылись новые раны, стало ясно, что, если даже эти заживут, появятся другие, нога у матери ниже колена была черная. А если совсем честно, мысли об учении приводили в ярость. При чем здесь учение, когда нельзя говорить правду? Или учиться на обезьяну?.. И еще было одно обстоятельство. На поверку он оказался довольно резвым мальчишкой. Научившись раздевать этих самых, женского пола, он теперь жить без них не мог. Если ехать учиться — это новые долгие годы нищеты. А чтобы иметь успех у девушек, надо как можно больше денег и хорошо одеваться.

Завод с гнилой рабочей верхушкой, он сам простой и сложный, грязный и чистый одновременно, наконец Волчок с рассказами об удивительной конторе…

* * *

Волчок продолжал соблазнять.

— Раньше утром на работу тяжело было подыматься. Теперь легко-легко. Очень веселая контора. Я во всем хорошо разобрался. До тридцать пятого года существовала аккордная оплата труда. Допустим, бригада каменщиков или печников договаривалась с домоуправлением за такую-то сумму выполнить такую-то работу. Ударяли по рукам и уж работали после этого как черти, причем вместе с бригадиром, который одновременно был и за счетовода, и за папку с мамкой, словом, бригаду кормил, поил и воспитывал. Потом решили навести порядок, чтоб, значит, рабочие не могли выставлять своих условий. Организовали всяческие ремонтно-строительные конторы с начальниками,