Повелитель морей - Владимир Поселягин

Немцы около полка тут потеряли, уже сильно смердело: трупы лежали непогребённые, раздувшиеся плавали у берега, часть сносило вниз по течению. Вчера был особенно сильный бой, как раз когда немцы к броду прорвались, но контратакой их отбросили (в воде брода кипела рукопашная схватка), и больше они пока не совались. Сегодня только воздушный разведчик был да артиллерией поработали. А это значит, нужно ждать налёта авиации. Причём артиллерия не прекращала работать, похоже, бьют дивизион лёгких гаубиц и батарея тяжёлых. Иногда ещё миномёты голос подают, но мало, скорее всего, с боепитанием проблемы, ожидают поставки.

Пройдя в землянку штаба полка, я сообщил, что взвода больше нет: мол, спасибо идиоту взводному, который не знает, что такое маскировка и смена позиций. Странно ещё, что мы трое суток успели поработать и нас не накрыли раньше. Причём Кураев как раз выжил: он в это время с ещё одним бойцом ходил к кухне за завтраком (мы были приписаны к немецкой полевой кухне, которую я полку подарил).

Меня отпустили, вызвали Кураева, и Пугачёв начал его песочить, обещая отдать под суд. Кураев, конечно, был виноват, но, как оказалось, он выполнял приказ. Да, запрет на смену позиций, как и на их маскировку, он получил от комиссара. И знаете, как тот объяснил это Кураеву? Бойцы должны видеть, что они защищены от авиации. Ещё один не лечится. Комиссара сейчас на месте не было, он обходил позиции, так что весь гнев достался одному взводному.

Ну, мне это по барабану, я решил вернуться в окопы, однако просто так уйти не мог: ещё дезертирство припишут. Подождав, пока комполка немного остынет, я попросился на передовую: стреляю хорошо, винтовка под рукой, больше немцев положу. Жаль, мой МГ остался в кузове полуторки, пригодился бы. Однако Пугачёв запретил, велел мне идти к кухне и там ожидать дальнейших приказов.

Пережидая разрывы, я перебежками (осколки так и свистели вокруг) покинул позиции у брода и добрался до кухни. Тут в ближайшей роще пока было тихо. Вскоре и взводный с бойцом подошли. Взводный ранен и оглушён, снаряд разорвался рядом, но ранение лёгкое, перевязали быстро. Чего ожидать, я не знал. Может, нас включили в резерв Пугачёва? Тут как раз стоял взвод, усиленный станковым пулемётом.

Когда появились самолёты противника и началась бомбёжка, я сделал лежанку и вскоре уснул. Ночью я почти не спал, в реке сидел, качал Хранилище, а големы тем временем обшаривали разбитые машины, снимая всё ценное. Трупы не обыскивали: не мы убили, не наши трофеи. Впрочем, и технику на поле не мы покрошили, но тут совсем другое дело.

Всё-таки я оказался прав: нас включили в резерв. И когда немцы после третьего авианалёта прекратили долбить артиллерией и ближе к полудню пошли в атаку двумя полками пехоты, не меньше, усиленными танковым батальоном и ротой самоходок, нас направили к броду. Позиций там практически не осталось, от батальона рожки да ножки, выжившие участвовать в бою уже не могут: после прямого попадания в штабной блиндаж тяжёлым гаубичным снарядом выжить там выжили, пусть накаты и развалились, но всех, кого вытащили, отправили в госпиталь, в том числе и Пугачёва.

Командование временно принял комиссар полка. Ну да, этот накомандует. Что за тип, я уже давно понял. Нет, как раз политработник он хороший, тут редкий случай, когда человек на своём месте, но как командир – полный ноль. При этом пользуется уважением и авторитетом у командиров и бойцов и его командование не вызывает вопросов. Надеюсь, выживем.

Мы добрались до позиций, и я, достав лопатку, стал откапывать пулемётное гнездо, «случайно» обнаружив на его дне двух оглушённых пулемётчиков, живых, почти задохнувшихся: их шинель спасла. Вызвал санитаров, чтобы они вынесли бойцов, вытащенных мной в проход, и продолжил откапывать позицию, вздрагивая от близких разрывов: артиллерийский и минометный обстрел немцы не прекращали. Искорёженный пулемёт я выкинул, забрал только все уцелевшие патроны, да ещё целый ящик с ними, найденный на дне окопа.

Надо сказать, пёрли немцы просто отчаянно. И хотя их танки застряли, битой массой перегородив весь брод (один отчаянный хотел было объехать да нырнул, только корма торчала), но пехота прорвалась на позиции, прячась за танками в воде и прицельными выстрелами выбивая обороняющихся. Противотанковой артиллерии не осталось, самоходки и танки подошли вплотную к реке и выбивали нас. За час до темноты я понял, что у позиций на броде, как бы комиссар ни перекидывал сюда подкрепление из других батальонов, остался всего десяток бойцов, раненых, контуженых, с трудом поднимающих себя в рукопашную.

Выжил я за счёт Исцеления. Заживлял наспех ранения, убирал контузию и в рваной форме, с многочисленными шрамами от осколков и пуль, снова и снова вёл оставшихся в бой. Исцеление качалось сумасшедшими темпами. Держался я за счёт большого количества гранат, и если сначала отбивался оборонительными, то потом, видя большую результативность противотанковых (её кинул – и можно забыть о группе немецкой пехоты), перешёл на них. Артиллерия немцев к тому времени перестала бить, всё же они уже находились на наших позициях.

За этот бой я набил около четырёх сотен немцев, спасибо гранатам и пулемётам. Последние я часто менял, используя ДП и МГ, а также пистолеты-пулемёты, которые в окопах были предпочтительнее. Часто поднимал големов, если из наших свидетелей рядом не было, и убирал, если появлялись. Големы очень хорошо гранаты кидали. Те четыреста уничтоженных немцев честно на мне, а на големов можно смело побольше полутора тысяч записать.

В общем, думал я, всё, выбили нас. Час до заката, немцы вон перегруппировываются, сейчас навалятся, и всё. А тут вдруг к нам пришла помощь – свежая дивизия атаковала с ходу. На берегу конные упряжки немцев спешно разворачивали орудия, немецкие танки, пятясь назад, вели огонь, выбивая пушки и артиллеристов, но вновь прибывающие части уже вступали в бой. Вновь заполыхали чадящие костры из бронетехники. Стрелки лавиной пронеслись по нашим позициям, добивая уцелевших немцев, взяли брод и захватили берег с другой стороны, открыв огонь по уже бегущему противнику.

Дивизия оказалась из армии Конева. Это был её первый бой.

Я едва успел деактивировать големов, которые вместе со мной пехотными лопатками добивали целый взвод немцев, рубя их. Когда я, грязный и окровавленный, поднялся с пехотной лопаткой в руке в окружении порубленных немцев, меня с перепугу чуть на штыки не подняли, но, к счастью, признали за своего.

Когда окончательно стемнело, подвели неутешительные итоги. Полка больше не было. Мы начинали оборудование позиций в количестве полутора тысяч личного состава, а сейчас со мной осталось тридцать два бойца и командира, комиссар даже тыловиков бросил в бой. Нас собрали в роще, оказывали помощь, все были ранены. Комиссар погиб, обороняя последний оставшийся станковый пулемёт: его гранатами закидали. Честно сказать, я впервые вёл бой в окопе на передовой, ранее не доводилось, но даже старики, не раз бывавшие в боях и отбивавшие атаки, признавались, что такого ожесточённого и смертельного боя ещё никогда не видели.

Немцы бросили на нас танковый полк и две пехотные дивизии; одна, если брать по личному составу, тут и полегла, другая была потрёпана. Сейчас их миномёты били по позициям свежей советской дивизии, окапывавшейся на броде и убиравшей трупы немцев. Похоже, отдавать его немцы не собирались. Дальность Взора у меня уже два километра, немецких миномётчиков я видел, они укрывались в овраге в полутора километрах от брода.