Сеанс гипноза - Лариса Соболева

– Представил нашу дамочку с перекошенной рожей. Сильно испугалась?

– Еще как! Ты бы видел ее!

– Это хорошо. В подъезде проверил все закутки, дверь в подвал, вдруг открыта?

– Не-ет… А надо было?

– Перед тем как бежать за лифтом, – кивнул Гарпун. – Видишь ли, паника заставила ее укрыться в подъезде. Это ее глупость. Ты поперся за лифтом, не убедившись, что ее нет внизу. Это твоя глупость.

– Я ж думал, в лифте она, а оттуда две тетки выползли на четвертом.

– А Веремеева в то самое время смылась.

– Может, живет она на первом или втором этаже…

– Скажи, успела бы она открыть ключом дверь, или дозвониться, чтобы ей открыли, или на второй этаж взобраться за тот промежуток, когда и ты оказался в подъезде?

– Нет, я думаю, – ответил через паузу Петюн. – Не успела бы.

– Так вот. Не живет она в том доме, понял? Запаниковала детка, кинулась куда попало. Когда человек боится, то делает множество глупостей. Она сглупила, забравшись в ловушку, и притаилась. Надо было внимательно…

– Я ж хотел только выяснить, где она живет, и все. Ну, нашел бы я ее в темном углу и что?

– Подъезд был пустой?

– Ну?

– Перо в кармане носишь?

– Ну?

– Тебя еще многому учить надо, – махнул рукой Гарпун и продолжил жевать. – Сменила вывеску, говоришь?

– Ага, не узнать.

– Неплохая подсказка.

А когда выдавалось время, Абрам скакал в Петербург и тайно виделся с Асечкой. Ах, Асечка… чудо, прелесть, чистейшее создание. Она проводила белой рукой по черной щеке своего арапа, глядела не просто в глаза, а казалось, заглядывала в самую душу. А нежаркое лето заставляло тесней прижиматься, а ласковые слова горячили кровь, разливались по телу. Огнем горели губы… и объятия… и поцелуи… Счастье – так просто его достать.

Цок, цок, цок – неспешно цокали копыта по сонному городу. Абрам вез свою Асечку к дому и чем ближе подъезжал, тем сильней прижимал. Не может человек, какой бы он ни был и где бы ни был, жить один. Не друзья должны быть рядом, а та, с которой захочется ехать на лошади вот так неспешно, но только всю жизнь, не расставаясь. Она спрыгнула с лошади, Абрам задержал ее за руку:

– Асечка, погоди. Государь обещает назначение дать хорошее, определить в Преображенский полк, в бомбардирную роту. По примеру короля французского училище царь делает, где я стану обучать инженерному ремеслу. Вот тогда попрошу руки твоей у Ивана Лукича.

– Когда ж это случится?

– Думаю, осенью. А ты пойдешь за меня, за арапа черного?

– Пойду, – кокетливо и лукаво улыбнулась она, – коли сам царь Петр сватом будет.

Обнялись на прощание, и помчался Абрам в Кронштадт. А мысль-то подсказала Асечка какую: царь сват, уж ему-то не откажет отец девушки. И снова письма, в которых он просил не бранить своего Абрама за долгую отлучку, ему ведь и «грязи кронштадтские повиняются», а как только выдастся время, непременно приедет. И нес конь Абрама как на крыльях назад в Петербург…

Но попало письмо в руки отца.

– Вот до чего довели ле дансы да книжки! – с пеной на губах шипел Иван Лукич дочери в лицо. Мать не смела рта раскрыть. – Вот оно! С арапом! Холопом царя!

– Он не холоп, – возразила Асечка. – Он хочет руки моей просить.

– Руки? – пропал голос у отца. – Арап?! Не бывать тому! Срам-то какой: черный зять! Не отдам за него!

– Отдадите, – упрямо заявила смелая Асечка. – Я дитя его ношу.

Тут и матушка взвизгнула, на стуле подпрыгнула, а папа́ вовсе дара речи лишился, заходил по горнице, взмахивая от негодования руками. А потом дочери пощечину – хрясь, другую – хрясь! И сказал тихо, чтобы ненароком не услышал кто:

– Вот тебе мое отцовское благословение. А тебе, старая, скажу: плод вытравить!

– Да ты что, отец! – ужаснулась жена. – Помрет ведь, не рожавши…

– По мне пущай помрет, нежели в подоле арапа принесет.

– Не дам извести дитя! – закричала непокорная дочь. – Государю пожалюсь!

– Перечить? Мне? Тебя Васька Мятлев за себя взять хочет! Мятлевы – фамилия хорошая, честь нам оказывают, а ты…

– Не пойду за него, дурака…

– Да он теперя тебя сам не возьмет, порченую. Еще и ворота дегтем измажет.

Ни уговоры, ни угрозы не действовали на дочь. Тогда Иван Лукич применил силу. Асечку заперли в светелке, окошко, через которое на свидания бегала, забили наглухо.

– Не дочь ты мне боле, – сказал отец.

Абрам приехал с вестью радостной: государь согласился сватом быть, потешался, представляя Ивана Лукича, когда придут дочь сватать. Но подруги не нашел на условленном месте ни в тот день, ни потом. Обеспокоенный Абрам в дом к отцу ее пришел и застал того в горе, да и родня Асечки в слезах была.

– Нету дочери у меня, – сказал Иван Лукич. – Померла она.

Словно бочка с порохом взорвалась, на которой сидел Абрам. Неподдельному горю отца Асечки он поверил. А когда Петр поинтересовался, почему он в скорби пребывает, ответил:

– Невеста моя Асечка умерла.

– Не слышал я, чтобы дочь Ивана Лукича отпевали. Он человек на виду, а слухов о горе его не было…

Петр повелел явиться к нему Ивану Лукичу, но предварительно навел справки, выяснил, что действительно дочь тот не хоронил. Петр заподозрил обман.

– Где дочь твоя младшая? – спросил.

– Померла Асечка, – горько заплакал Иван Лукич, но, не смея смотреть государю в лицо, голову склонил на грудь.

– Лжешь ведь, – сказал Петр грустно, – за арапа не хочешь отдавать. А коль родятся у них дети и прославят имя твое? А? Абрам-то первый русский инженер и крестник мой. За него почетно дочь отдать. Да и средства имеет.

– Померла дочка, – еще ниже опустил голову упрямый отец. – В деревне померла.

У Петра сводило скулы от сморщенной и жалкой физиономии Ивана Лукича. Этого хоть на дыбу вздерни, а не сломить. Немногим ранее Петр обещал его высечь принародно по голому заду, если баб своих на ассамблею не приведет, только страшась позора, он и послушался.

– Гляди, – зло сказал Петр, грозя ему пальцем, – коль прознаю, что врешь ты, поджарю на сковороде до черноты, чтобы сам стал похож на арапа. Теперь убирайся, старый дурак.

Абраму же царь посоветовал вызнать, где девку прячет родитель, а там обещал помочь выкрасть. Но усилия разузнать о местонахождении Асечки терпели крах, тем не менее Абрам не отчаивался.

А Иван Лукич тайно, ночной порой вывез дочь из Петербурга. Асечку связали, бросили в карету и повезли к брату Ивана Лукича…