Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко

Может быть, поэтому одно из лучших ранних мистических его стихотворений посвящено мифам Севера и называется "Жена севера". Это раннее произведение Лермонтова написано еще в 1829 году. В основе лежит услышанная поэтом легенда о таинственной властительнице Севера; взгляд этой колдуньи считался смертельным ("Кто зрел ее, тот умирал"), и смотреть на нее могли только северные поэты, посвящавшие ей свое "вдохновенье"…

Ей массово поклонялись "финны", не случайно же "Финна дикие сыны / Ей храмины сооружали…", то есть "финны" строили целые храмы, посвященные этой таинственной властительнице северных пространств. Наши специалисты по Античности как-то легко "вычислили" предшественницу этой "жены севера". По их ученому мнению, героиня стихотворения, "дочь богов", подобна Диане, Церере и Прозерпине, в античной мифологии олицетворявшим луну. Диану, богиню целомудрия, нельзя было безнаказанно видеть простым смертным; Церере, культ которой сопрягался с ночными мистериями и таинствами, сооружали храмы; Прозерпине поклонялись как "дочери богов" Цереры и Юпитера. Об античных божествах подробно рассказывалось в руководствах по мифологии, которые вроде бы Мишель Лермонтов штудировал в детстве. Но тогда бы молодой Лермонтов и написал стихотворение, посвященное Диане или Прозерпине. Я не согласен с этой версией. Лермонтов вообще в своей поэзии Античность, как таковую, осознанно не затрагивал. Какая уж тут Диана или Церера?!

И все-таки в "финнской" зловещей богине есть нечто свое. Как считают нынешние историки, о почитании Цереры на Севере "Лермонтов должен был знать из обширной литературы на эту тему, обязательной для каждого культурного читателя эпохи романтизма. Улуф Далин сообщал, что древние скандинавы поклонялись "великому на небе светилу", луне; "таким образом, сия Урания, сия Астарте, сия Фригга, супруга Одена или Солнца, была самая та великая Дияна Ефеская, которой в Азии и во всем свете поклонялись; так же и древний жертвенник Фригги в Швеции именовался Дияниновым храмом. Прежде бывшие народы скифские в России называли ее Златою Бабою… У эстляндцев почиталась она за матерь богов, а у древних финнов называлась златая сия Баба Юмалою или небесною". Богослужение северное совершалось "без всякого великолепия и убранства. На севере по большей части отправлялось оно под открытым небом в рощах или на возвышенных местах и горах, где поставлялись амвоны каменные от востока к западу"".

Почитаем же внимательно это, отнюдь не заимствованное у Античности, стихотворение:

Неплохо знающий скандинавский и финский фольклор, я сразу смутился от такого смешения абсолютно разного по природе своей финноугорского и скандинавского фольклора. Но, насколько я понимаю, прежде всего, Лермонтов в этом стихотворении обращается к "финнам", к их храминам. Значит, истоки "Жены севера" надо искать в древнем финском эпосе "Калевала". Там есть красавица Айно, но она не подходит под зловещую роль той, которой

От созерцания финской красавицы Айно никто не умирал. Скорее, Михаил Лермонтов воспользовался образом злой колдуньи Лоухи, которая и на самом деле смотрела на весь мир своими металлическими голубыми глазами. Или же, недостаточно в ту пору зная финский эпос, смешал воедино в одном образе и красавицу Айно и зловещую Лоухи. Также от незнания приплел поэт к финским богам и скандинавских скальдов. Простим его юношеское неведение.

Я уверен во влиянии финского мистического эпоса "Калевала" на написание стихотворения Лермонтова "Жена севера" еще и потому, что именно в этот период друг Александра Сергеевича Пушкина, декабрист Федор Николаевич Глинка был в ссылке в Карелии и именно в том же 1828 году познакомил читателей журнала "Славянин" с рунами финского эпоса. Тогда же Федор Глинка, прекрасный русский поэт, написал и свои две карельские поэмы: "Дева карельских лесов" и "Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой". Даже само название поэмы Федора Глинки "Дева карельских лесов" перекликается с лермонтовской "Женой севера".

Знакомство талантливого поэта, прозаика, публициста Федора Глинки с Пушкиным состоялось вскоре после окончания Пушкиным Лицея. Во время петрозаводской ссылки Глинка живо интересуется судьбой Пушкина, а в 1830 году посылает ему свою новую поэму "Карелия". К поэме поэт прилагает письмо "отъ 17-го февраля": "Из глубины Карельских пустынь я посылал вам (чрез Дельвига) усердные поклоны. Часто, часто (живя только воспоминанием) припоминал я то приятнейшее время, когда пользовался удовольствием личных с вами свиданий, вашею беседою и, как мне казалось, приязнью вашею, для меня драгоценною. И без вас мы, любящие вас, были с вами. В пиитическом уголке любезнаго П. А. Плетнева мы часто и с любовью об вас говорили, радовались возрастающей славе вашей и слушали живое стереотипное издание творений ваших — вашего любезнаго братца Льва Сергеевича… У меня есть ваш портрет. Только жаль, что вы в нем представлены с какою-то пасмурностью; нет той веселости, которую я помню в лице вашем. Ужели это следствие печалей жизни? В таком случае, молю жизнь, чтобы она, заняв все лучшее у Муз и Славы, утешала бы вас с таким же усердием, с каким я читаю ваши пленительные стихи". Поручая, в заключение, благосклонности Пушкина свою поэму, Глинка выражает надежду, что он заметит в "Карелии" "…чувствования незаметные другим или другими пренебрегаемые".

Именно в ссылке Федор Глинка перевел главы великого финского эпоса "Калевала" и сделал его достоянием всего мира. Именно исследования глубин народной мудрости привели к изучению отечественной истории времен Великой смуты. Конечно, "дочь природы" в изображении Михаила Лермонтова носит откровенно демонический характер, у Глинки в "Деве карельских лесов" она проста и наивна. Но перекличка образов видна отчетливо. А что до злой финской колдуньи Лоухи, то и ее растормошил наш русский ссыльный декабрист, публикуя первые главные руны из эпоса "Калевала". Пора нашим финским друзьям-филологам обратить внимание на эту связь между двумя произведениями русских поэтов и великим финским эпосом.

Финская культура воспринималась русскими поэтами начала XIX века (впрочем, и начала XX века тоже) неким посредником между западной культурой и русской. Финские мифы усилили интерес многих поэтов, в том числе Батюшкова, Боратынского, Глинки, к далекому прошлому варягорусского Севера. С точки зрения Федора Глинки, страны древнего Севера "справедливо могут наименоваться колыбелью свободы", где "никогда не раздавался обидный человечеству звук оков". В "Письмах русского офицера" Глинка восторженно отозвался о культуре свободной Исландии: "Маллет повествует, что многие норвежцы, не стерпя ига рабства, в правление одного из древних своих королей ушли на остров Исландию. Там-то, на самом краю северного мира, насадили они древо свободы, которое чрез долгое время зеленело в благоустроенной их республике. Все лучшие историки и поэты Севера родились в Исландии: свобода и музы водворили щастие на льдистых берегах ее. Поэзия рассыпала там цветы свои, и лиры скальдов воспевали героев, славу и любовь".