Коварство и честь - Эмма Орчи

Он так и не понял, что случилось потом. Было ли это частью сна или явью. Одно точно: его вернуло к реальности нечто непонятное. Тальен выпрямился и прислушался, прислонясь головой к стене, потому что очень устал. И вдруг услышал… или показалось, что услышал… уверенные быстрые шаги на лестнице. Навстречу поднимались два человека. Оба очень высокие. Один — настоящий гигант, казавшийся в призрачном свете неестественным и даже таинственным. Одет с изысканной элегантностью, гладкие светлые волосы стянуты на затылке атласной лентой, мягкое широкое кружево сверкало на шее и запястьях, а руки были поразительно изящными и белыми. На мужчинах были пальто с многоярусными пелеринами из тонкого сукна и высокие сапоги из тонкой кожи.

Они остановились у двери квартиры Терезы и, казалось, стали изучать печати. Далее тот, кто выше, вынул нож и перерезал бечевки, державшие печати. Мужчины спокойно вошли в квартиру.

Тальен зачарованно наблюдал. Он был так измучен, что язык — как часто бывает в сновидениях — отказывался ему повиноваться. Но все же он встал и последовал за незнакомцами. Его инстинкт представителя власти, уважение к правилам и законам, изданным коллегами, были слишком сильны, чтобы позволить ему срезать печати, но этот великан, чьи аристократические руки так легко нарушили закон, словно имел на это право. Тальену и в голову не пришло позвать на помощь, тем более что ему казалось, будто фигура великана может раствориться в воздухе как призрак.

Он осторожно ступил в маленькую прихожую. Неизвестные находились в гостиной. Один стоял на коленях перед чем-то темным. Тальен, не знавший о трагедии, которая разыгралась в квартире возлюбленной, не понимал, что делает незнакомец. Он осторожно прокрался вперед и вытянул шею. Окно в дальнем конце комнаты было открыто, и серенький свет озарил печальную сцену: перевернутую мебель, сорванные занавески, тело человека, лежащее на полу. Это перед ним склонился незнакомец.

Тальен, будучи в растревоженном сумеречном состоянии, казалось, вот-вот упадет и потеряет сознание. Колени дрожали, ледяной страх, как перед сверхъестественным, держал сердце стальной хваткой, даже волосы поднялись дыбом. Язык словно распух и не помещался во рту. Сам не зная почему, он постарался остаться незамеченным и скорчился в темноте.

Высокий мужчина провел ладонями по телу, а второй что-то спросил.

Прошло несколько секунд. Незваные гости тихо говорили о чем-то. Из нескольких долетевших до Тальена слов он понял, что они говорят на английском: этот язык был ему хорошо знаком. Великан, казалось, отдавал какие-то приказания. Второй согласно кивал. Потом первый с величайшей осторожностью поднял мертвеца.

— Позвольте помочь вам, Блейкни, — прошептал второй.

— Нет-нет, — поспешно возразил высокий. — Бедняга легче перышка. Даже лучше, что его постигла такая смерть. Несчастная любовь его убивала.

— Бедная малышка Регина, — вздохнул тот, что помоложе.

— Так лучше, — повторил его товарищ. — Мы сможем сказать ей, что он погиб как благородный человек и устроим ему христианские похороны.

Неудивительно, что Тальен чувствовал себя так, будто видит сон наяву. Эти англичане — поистине странный народ! Одному Господу известно, как они рисковали, придя сюда в такой час, в этот дом, чтобы забрать тело погибшего. Можно подумать, им неведома опасность!

Тальен затаил дыхание.

Великан переступил порог, неся безжизненное тело легко, как ребенка.

В темной комнатке он остановился и резко окликнул:

— Гражданин Тальен!

В горле Тальена застрял крик. Он считал, что остался незамеченным. Но теперь чувствовал, что чужие взгляды, пронизывая тьму, устремлены прямо на него.

Словно заколдованный, он медленно выпрямился и усилием воли заставил себя удерживаться на дрожащих ногах.

— Гражданку Кабаррюс увезли в Консьержери, — просто продолжал незнакомец. — Она должна будет предстать перед Революционным трибуналом. Вам известен неизбежный конец.

В голосе англичанина, во взгляде, в самом присутствии, казалось, таилась неуловимая магия, повергшая в прах несчастного Тальена. Тот умирал от стыда. Было нечто великолепное в этих двоих, прекрасно одетых, исполненных самообладания. Нечто очень спокойное и уверенное. Они бросали вызов самой смерти. И это поразило Тальена так, что он снова сел на оскверненный порог, подобно осиротевшему животному, которое тоскует по утерянному хозяину. Почувствовал, как стало горячо щекам, быстрыми, нервными движениями одернул сюртук и провел рукой по растрепанным волосам.

Все это время незнакомец молча за ним наблюдал и наконец тихо повторил:

— Вам известен неизбежный конец. Гражданка Кабаррюс будет осуждена…

На этот раз Тальен бесстрашно встретил взгляд незнакомца, словно волшебство силы и отваги перетекло от англичанина к нему.

— Ни за что, пока я жив! — твердо объявил он.

— Но ее приговорят завтра, — спокойно продолжал незнакомец. — А послезавтра ее ждет гильотина.

— Никогда!

— Неизбежно. Если только…

— Если только — что? — выдохнул Тальен, глядя на собеседника как на оракула.

— Тереза Кабаррюс или Робеспьер с его ордой убийц! Что вы выберете, гражданин Тальен?

— Клянусь небом!.. — взвился тот.

Но договорить ему не удалось. Незнакомец уже вышел из комнаты вместе со своей ношей. За ним порог переступил второй. Тальен остался один в опустевшей квартире, где каждый сломанный предмет мебели, каждая сорванная занавеска вопили о мести за возлюбленную.

Он ничего не произнес. Не запротестовал. Не выругался. Только, бесшумно ступая, вошел в гостиную и упал на колени перед маленьким диванчиком, на котором любила сидеть Тереза. И замер неподвижно на минуту-другую, закрыв глаза и стиснув руки. Потом наклонился еще ниже и прижался губами к месту, где обычно покоились ее изящные ножки, после чего встал, решительно вышел и осторожно закрыл за собой дверь.

Незнакомцы растворились в полумраке, и гражданин Тальен спокойно пошел в свой дом.

Сорок имен! В списке, выпавшем из кармана Робеспьера, было сорок имен оппозиционеров, не соглашавшихся с его замыслами стать диктатором: Тальен, Баррер, Вадье, Камбон и остальные. Влиятельные люди, авторитетные члены Конвента, народные лидеры, но… оппозиционеры.

Намек был очевиден. Паника неизбежна. В ту ночь, восьмого термидора, двадцать шестого июля по старому календарю, мужчины поговаривали о побеге, постыдной капитуляции, мольбах, призывах к дружбе, человечности, пощаде… Призывы к дружбе, человечности, пощаде? Попытки воззвать к каменному истукану?

Они говорили обо всем, кроме одного — необходимости противостоять тирану, поэтому их рассуждения казались глупостью.

Противостоять тирану? О боги! Ему, кто одним словом мог поставить на колени сотни людей, заставить плясать под свою дудку, подобно укротителю хищников, щелкающему кнутом.