Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

Валентина поняла, что за этим последует.

— У тебя есть час, чтобы приготовиться.

— Для чего приготовиться?

— Для выхода. Ты же не забыла, что он сегодня должен заехать за тобой? Он ведь пригласил тебя на ужин.

— Мама, — осторожно произнесла девушка, — ты не могла бы попросить капитана перенести этот ужин на другой день? Из меня сегодня плохая спутница. Честно, я так устала, что с трудом думаю, что уж там и говорить о том, чтобы когото развлекать.

— Валентина, — голос матери зазвучал жестче, — ты дала согласие. Все готово.

— Прошу тебя, мама, не сегодня. — Сейчас она даже думать не могла о капитане Чернове.

— Ты обещала нам. Ты дала слово и должна его сдержать. Это важно. Ты понимаешь меня, Валентина?

— Да, мама. Понимаю.

Мать улыбнулась, глаза ее были все так же внимательны.

— Спасибо, — сказала она, поцеловала дочь в щеку и покинула библиотеку.

Валентина закрыла глаза, словно отгораживаясь от дурных мыслей, потом ухватилась за край капюшона, поднесла его к носу и медленно втянула воздух. Влажная ткань пахла непривычно. Это был запах его, Йенса? Или госпиталя?

Не щадя усталых ног, она вихрем взбежала на второй этаж. Оказавшись в своей комнате, Валентина первым делом достала список и перечеркнула номер пятый: «Слушаться маму». Потом, улыбаясь, провела еще одну жирную черту по номеру третьему: «Найти работу».

Она делала то, что должна была делать. Ела то, что ей предлагали. Отвечала, когда к ней обращались. Не более.

Капитан Чернов прибыл в роскошном черном экипаже, запряженном парой превосходных лошадей. На лакированной двери кареты красовался фамильный герб. Степан отвез Валентину в «Донон», один из лучших французских ресторанов города. Когда она узнала, что он заказал отдельный номер, ее охватило легкое волнение, но, как выяснилось, совершенно напрасно. Капитан был безукоризненно вежлив и обходителен, даже несколько нерешителен, а когда они остались наедине, и вовсе стал теряться, словно не знал, о чем говорить. Она не помогала своему кавалеру.

За омарами и черной икрой они вообще не разговаривали, и Валентина не произнесла ни слова, чтобы нарушить неловкое молчание. В какуюто минуту ее веки словно налились свинцом и начали опускаться, и девушке стоило большого труда удержать голову и не заснуть на столе лицом в тарелке с копченым осетром или горчичнооливковым соусом. Когда подали кофе, ее спутник облокотился о стол и нервно затушил в пепельнице черную сигарету с золотистым фильтром.

— Вам скучно со мной? — спросил он.

Вопрос был настолько глупым, что Валентина рассмеялась. Она и не желала хохотать, но, начав, уже не могла остановиться. Смех вырывался из нее. Виной тому была усталость… И совершеннейшая бессмысленность пребывания здесь, вместе с этим человеком. И еще глупость отца, который полагал, что может заставить ее выйти замуж за этого светловолосого усача только потому, что он происходит из богатой семьи. Капитан Чернов сидел на противоположном конце стола и пялился на нее. Валентина закрыла обеими руками рот, чтобы удержать в себе смех, но тот пробивался даже через пальцы. На глазах у нее выступили слезы.

— Валентина, прошу вас, перестаньте.

Она кивнула. Но слезы текли по щекам.

Капитан неторопливо закурил очередную сигарету и глянул на Валентину сквозь клубы дыма.

— Значит, вы находите меня не только утомительным, но и смешным.

Он подался вперед над столом и впился в нее взглядом. Валентина увидела, как засверкали его голубые глаза. Что это? Волнение? Удивление? Или обычная злость изза того, что она ведет себя неподобающим образом? Девушка не знала ответа.

— Хорошо, — напряженно произнес он и вдруг широким жестом смел со стола посуду. По полу с жалостным звоном разлетелись хрустальные осколки. — Теперь перед нами чистый стол, и мы можем начать сначала. Вы и я. Выставляйте на него все, что пожелаете.

Продолжая курить черную душистую сигарету, он откинулся на спинку стула и принялся внимательно смотреть на Валентину. Смех прекратился. Вместе с ним исчезла и скука. Девушка подхватила уголок белой камчатной скатерти, отерла глаза и тихонько шмыгнула носом.

— Я хочу, чтобы вы соблюдали коекакие правила.

— Назовите их.

— Если вы чтото хотите сказать, говорите это мне, а не моим родителям.

Капитан удивился и слегка побледнел, отчего светлые веснушки у него на носу проступили отчетливее.

— Согласен.

— Я знаю, что вы уже разговаривали с моим отцом, но не хочу, чтобы вы с ним чтото решали за меня. Мне, чтобы принять окончательное решение, нужен, самое меньшее, год.

— Целый год! Это так… неосмотрительно с вашей стороны.

— Я настаиваю. — Она покупала себе время.

— В таком случае я согласен.

— Благодарю вас.

— Теперь моя очередь, Валентина.

Она кивнула.

— У меня только одно правило.

— Какое же?

— Вы не должны встречаться с другими мужчинами. Если у вас появится ктото другой, я убью его.

Она опустила взгляд на осколки, лежащие на полу, как перья какойто растерзанной птицы. В комнату заглянул официант, чтобы убрать, но Чернов жестом отослал его.

— Чтобы добиться своего, вы, Степан, не боитесь разрушать, верно?

Бледный румянец расползся у него по щекам, от скул до носа.

— Я солдат, Валентина, — произнес он так, будто это все объясняло.

— Степан. — Он внимательно смотрел на ее губы, когда она говорила. — Если я разговариваю с другими мужчинами, хожу рядом с другими мужчинами или даже танцую с другими мужчинами, я не хочу думать о том, что в любую секунду можете появиться вы с пистолетом.

— Разумеется. — Он пожал плечами. Бахрома на его эполетах тревожно качнулась. — Я не имел в виду, что…

Губы Валентины сложились в улыбку.

— Я знаю, что вы имели в виду.

— Прекрасно. Так что дальше? Поедем в клуб? Предлагаю «Аквариум». Уверяю вас, вам там понравится. У них в танцевальном зале вдоль стен стоят аквариумы с рыбками.

— Дальше я поеду домой и отосплюсь.

Валентина научилась замечать мелочи. Различать самые незначительные сигналы, которые могли поведать о многом. Поникшие уголки губ, посиневшие ногти, сыпь на коже, одышка, даже изменение запаха из судна — она научилась обращать внимание на подобные приметы.

Первая смерть случилась под конец первой рабочей недели. Это была женщина с редкими волосами, которая ушла из жизни так же тихо и незаметно, как жила. Но охватившая Валентину жалость не знала границ. Злясь на саму себя, она заперлась в бельевой. Девушка почти не знала несчастную, но слезы душили ее, и ей пришлось зажать рот краем простыни, чтобы заглушить всхлипы. Она бы умерла со стыда, если бы Гордянская застала ее в таком виде.