Конкистадор - Висенте Бласко Ибаньес

В какой-то момент гордый рыцарь догадался о скрытой милостыне от монахов и перестал приходить в монастырь; те были вынуждены отправиться на его поиски и придумывать новые предлоги, чтобы он возобновил свои визиты.

Измученного Охеду влекли и благостный покой недавно отстроенного монастыря, и прохладное уединение его садов с апельсиновыми деревьями, завезенными из Европы, и приветливое отношение к нему францисканцев: на свой лад не менее героических людей, отправлявшихся в походы вместе с конкистадорами, чтобы проповедовать христианство, и, как и солдаты, погибавших под ударами дубинок или от отравленных стрел.

Многие мужчины той эпохи – отчаянные грешники и жестокие воины – под конец жизни становились монахами, и Охеда тоже почувствовал это мистическое стремление.

Его индейская наложница и меднокожие отпрыски не являлись для него препятствием. Религиозные обычаи распространялись лишь на белых. Свою временную семью он мог оставить без угрызений совести. Бог не предъявит ему за это счет.

Дни напролет он проводил в монастыре, то молясь в церкви, то прогуливаясь по галереям с монахами, которые, казалось, догадались о его намерениях и поощряли его осторожными беседами и одобрительными улыбками ступить на тот путь, что они сами выбрали для себя много лет назад.

Но несчастный Охеда внезапно осознал, что и монахом ему стать не суждено. Чтобы полностью посвятить себя Богу, придется отказаться от гораздо более ценного, чем его чужеземная семья, того, что было главным смыслом его существования. Он должен был лишиться своего меча, того самого меча, что висел у него на боку с юных лет, меча, с которым дон Алонсо никогда не расставался со времен войны с маврами в Гранаде.

Это было куда большей жертвой, чем самоотречение. После стольких героических битв отречься от своего верного клинка ему казалось самым ужасным и невыносимым из того, что с ним могло случиться. Уж лучше умереть!

Испугавшись самой мысли о том, что он, дон Алонсо де Охеда, должен будет жить без этой стали у бедра, капитан схватил свой меч, свисавший с грубо сколоченного стула, сидя на котором обычно писал, и припал губами к клинку. Дон Алонсо словно просил прощения у своего верного друга. Охеда целовал его так, как влюбленный дарит ласки своей избраннице, каясь за промелькнувшую мысль об измене.

С каждым днем Охеда все больше размышлял о смерти, предчувствуя ее приближение. Он смотрел на нее как на старую подругу, хоть и явившуюся преждевременно, но слишком хорошо знакомую, чтобы вселить в него страх.

Теперь дон Алонсо гордился своими несчастьями, и чем чаще он сталкивался с непониманием и неблагодарностью людей, тем более значимыми казались выпавшие на его долю страдания. Раз уж он не мог служить Богу как монах, то подчинится его воле с покорностью, подобной смирению святых.

Напрасно его друзья-монахи пытались ободрить рыцаря, когда он говорил им о своей близкой смерти:

– Ваша светлость проживет еще долгие годы, сеньор губернатор.

Всеми забытому герою было приятно слышать, как эти божьи люди величают его светлостью и губернатором и стараются дать ему душевное утешение.

Однако он не верил этим словам поддержки и продолжал разговоры о приближающейся смерти. Рыцарь попросил, чтобы его похоронили в церкви монастыря и на могиле установили каменную плиту с надписью: «Здесь лежит многострадальный Алонсо де Охеда».

Затем он подумал, что такое подтверждение несчастий после смерти продемонстрирует все его тщеславие и увековечит высокомерный протест против судьбы. А Бог не одобряет подобное высокомерие. Ему следовало смириться, еще больше смириться перед таинством божьих помыслов.

Охеда не мог продолжать визиты в монастырь Святого Франциска. Однажды утром он почувствовал, что не может подняться со своего убогого ложа. Раненую ногу парализовало. Силы стремительно покидали его. И эта слабость еще больше усилила манию несчастного героя.

Он отказался от еды. Пища всего его семейства в последнее время была совсем скудной. Дни напролет индианка Изабель работала в богатых домах Санто-Доминго для того, чтобы дон Алонсо, вернувшись в свою хижину, обнаруживал хоть что-то из еды. Когда не хватало работы, она отправлялась на поиски тех немногочисленных друзей, еще остававшихся у Охеды, несмотря на его высокомерие и испортившийся характер, и тайком выпрашивала у них горсть муки или корзину маниоки для того, чтобы прокормить своего хозяина, детей, да и себя саму, в конечном итоге.

– Только не говорите об этом «белому вождю», – испуганно просила индианка.

Несчастный капитан добровольно принимал только подаяние от монахов, да и этого зачастую избегал, когда считал его слишком щедрым.

Когда Лусеро и ее муж трудились в своих садах неподалеку от города, Изабель приходила к ним, и тогда несколько дней подряд необыкновенное изобилие царило в хижине всеми забытого конкистадора.

Теперь, когда Охеда оказался прикованным к постели, монахи-францисканцы ежедневно присылали ему корзину припасов, ссылаясь на то, что рыцарь болен, но дон Алонсо отказывался принимать пищу.

– Я должен умереть голодной смертью, так же как Никуэса погиб в море, – услышала Изабель, как он бредил в одном из приступов лихорадки. – И пусть свершится наша судьба!

Он приказал Изабель не принимать никого из старых друзей, и Куэвас, зная непреклонность его воли, перестал заходить внутрь хижины дона Алонсо.

Иногда Фернандо оставался снаружи в ожидании новостей. Иногда кто-нибудь из детей Охеды прибегал к их дому в поисках Лусеро, чтобы рассказать о здоровье отца и забрать корзину овощей.

Однажды утром Изабель вошла в их дом, и Куэвас с женой мгновенно поняли, что дон Алонсо скончался. Индианка обнаружила его в хижине час назад: холодный и неподвижный, он лежал, повернувшись лицом к стене.

– Точно как королевский лев, – подумал Фернандо.

В хижине Охеды монахи из монастыря уже обряжали тело умершего героя, чтобы отвезти его в церковь. Среди исписанных бумаг дона Алонсо обнаружились и его распоряжения по поводу погребения, которые францисканцы в точности собирались исполнить.

Охеда все-таки отыскал истинную формулу смирения. На могиле не должно быть ни имени, ни титулов, ни малейшего бахвальства своими несчастьями. Тщеславно называть себя страдальцем. Лучше покинуть мир в скромной тишине и, забыв собственное имя, погрузиться в небытие. Лишь каменная плита без какой-либо надписи должна накрыть его тело.

И мятежный задиристый идальго, проливший столько чужой крови, не способный стерпеть даже малейший намек на оскорбление, самодовольный и грозный даже в свои самые худшие времена, распорядился, чтобы его тело было захоронено у дверей церкви Святого Франсиско в знак смиренного искупления своего прошлого высокомерия.

В завещании было написано: «Чтобы каждый входящий в церковь, и значительный, и ничтожный, был вынужден попирать ногами прах величайшего грешника».

Куэвас взял под опеку семью дона Алонсо, и трое детей Охеды теперь проводили все свое время на ферме у Фернандо; они неотступно следовали за отважным Алонсико и принимали участие в его воинственных играх, беспрекословно подчиняясь ему во всем.