"Батарея, огонь!". На самоходках против "тигров" - Василий Крысов

И тут Василий Васильевич вдруг говорит:

— А знаете вы что-нибудь о Викторе Олейнике, с которым воевали мы на Курской дуге? Я-то Виктора считаю лучшим в полку механиком-водителем. Долго я его разыскивал, но удалось мне найти только его племянника Владимира Федоровича Олейника, живет он в Павлодаре. И вот что я узнал. Родные последнее письмо от Виктора получили осенью сорок третьего. А в марте сорок четвертого через Павлодар проходил санитарный поезд, из него попросили передать письмо семье Олейников. В этом письме было написано: «Если вы хотите видеть Виктора, то приезжайте на станцию Чистоозерное». Поехал туда его брат Семен, инвалид войны. Когда он вернулся, все спрашивали: «Что с Виктором?». «Об этом знаем Виктор и я», — ответил Семен. Вскоре Семен умер от тифа. Дальнейшие мои поиски Виктора через военкоматы, собесы, другие организации результатов не дали. Жена и родные считали, что его, наверное, сильно искалечило. Вот Семен, сам инвалид, и сохранил тайну брата, унес с собой в могилу, видно, боялся близким удар нанести. Супруга Виктора, Марина Терентьева, несколько лет ждала его, а потом вышла замуж. Теперь у нее четверо детей, двое от Виктора и двое от второго мужа.

Долго я приходил в себя после услышанного. Не зря при увечных ранениях, ожогах ребята просили: «Пристрелите, братцы!» Это ведь не только от боли, человек в муках как бы дальше видел, как жить потом, домой вернуться обузой — слепым, без руки или ноги, обезображенным.

А Петр Андреевич, не удержав слезы, рассказал, как в самом конце войны погиб в Германии наш сын полка Рема Чугунов, 13-летний русский мальчик. Погиб он во внезапной стычке в лесу с немецкими разведчиками. Он первым из наших разведчиков бросился на врага с криком: «За Родину, вперед!». И автоматная очередь срезала такого золотого юношу.

Наступило тяжелое молчание.

— Так и командир его погиб, начразведки Солдатов, — заговорил Василий Васильевич. — Вступил в единоборство со взводом эсэсовцев в городе Ландсберге. Очень обидно нам было за Ивана Павловича, две недели не дожил до Берлинской операции. Похоронили мы его в Ландсберге, со всеми воинскими почестями. Но как бы хорошо было, если бы он с нами вошел в Берлин, ведь он заслужил это более чем кто-либо.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил у Ишкина, откуда взялась у него прядь белых волос, которая заметно выделялась даже среди его теперь уже седых волос. И Василий Васильевич рассказал.

— Дело было 4 марта сорок пятого, уже в Германии. Пришлось мне в тот день столкнуться с выходящими из окружения немцами. Рембригады двое суток без сна и отдыха ремонтировали две самоходки и, отремонтировав, продвигались в полк. На хуторе решили немного обогреться и отдохнуть. На двух машинах были два офицера и, соответственно, два бригадира. Будучи старшим, я остановил машину. Справа по полю на том же уровне остановился немецкий бронетранспортер, на них часто ездили наши офицеры и разведчики, подумал, что и сейчас так. Но! Открылся люк, и из него вдруг высунулся немец-офицер! Успел крикнуть своим: «Ребята, ложись!», водителю Махмутову: «Прыгай!» — и сам прыгнул! Не поверите, но за то мгновение, что я летел с подножки до кювета, всю жизнь свою вспомнил! И отца — балтийского матроса, штурмовавшего Зимний, и полуголодное свое детство, и добрую матушку, и бабушку, и каждого из своих пятерых братьев и трех сестер, и даже блокадный Ленинград, как лежал там в госпитале с тяжелым ранением, и гибель брата! И не то чтобы только лица их промелькнули, а увидел я все в подробностях, картинами! Но как только смолк на секунду крупнокалиберный пулемет, меня будто подбросило! Вскочил, кинулся за угол дома, успел только увидеть, как очередь вдогонку два кирпича из стены вышибла. А за углом дома — стоит «тридцатьчетверка»! На крыльце — сидят обедают танкисты! Кричу им: «Немцы!» Они не верят: «Шутишь, впереди наши танки, продвинулись уже на сотню километров». Когда тут объяснять?! Заскочил я в их танк и давай скорей на дорогу! Успел увидеть бронетранспортер — он уже в лес заходил! В башню ко мне запрыгнул Суржиков, мой ремонтник, быстро зарядил пушку! Но выстрелить мы не успели, БТР уже скрылся в лесу. Поставил я танк на место. Отругал, конечно, танкистов за беспечность. Определили мы ремлетучки во двор, зашли в дом, немного обогрелись, поели. Позже, когда после этого переполоха пришли в себя, осмотрелись, то у меня на комбинезоне обнаружили много пробоин и одна была на шлеме. Тогда Суржиков и заметил в волосах у меня эту седую прядь. Осталась она мне памятью, как летел в канаву и с жизнью прощался. А комбинезон с пробоинами и шлем я двадцать пять лет хранил — как реликвии фортуны, знак благосклонности судьбы.

Проговорили мы до позднего вечера. Утром договорились связь не терять и разъехались по домам.

Часть четвертая.

1-й Белорусский фронт

Январь — июль 1944

Итак, 31 декабря 1943 года, в тот день мне исполнился 21 год, моя самоходка сгорела, я был ранен и очнулся уже в киевском госпитале возле Бессарабского рынка.

Только здесь я почувствовал, что ранения мои в плечо и ногу не пустяковые, так как из-за них во время бомбежек приходилось мне оставаться в палате. А бомбили нас нещадно! И днем, и ночью! Хотя на территории госпиталя бомбы не рвались, но лечебные корпуса при каждом налете трясло, как при землетрясении. Ходячим-то хорошо, они убегали в укрытия, подвалы, щели, а мы, кто не мог ходить, тряслись вместе с корпусом на своих пружинных железных кроватях. Причиной налетов, как мы вскоре узнали, был деревянный мост через Днепр, его-то и старалась разбомбить вражеская авиация: проложенный под толстым слоем воды, он не просматривался с воздуха. Разбомбить этот стратегический объект противнику так и не удалось.

Через несколько дней нас сгруппировали по характеру ранений и санитарным поездом перевезли сначала в Курск, где мы пробыли двое суток, а затем «зеленой улицей» эвакуировали на Южный Урал. Разгрузили санпоезд ночью на станции Аргояш, километрах в пятидесяти от Челябинска. Госпиталь размещался в деревянной двухэтажной школе. Здесь мы попали в руки хороших врачей и медсестер, были окружены заботой жителей поселка, учителей и учеников школы, которые ежедневно навещали нас и даже выступали в спортзале школы с художественной самодеятельностью. Здоровье мое быстро шло на поправку, и уже в конце февраля я попросился на медкомиссию, хотя боль в плече и ноге чувствовалась довольно ощутимо.

Лечащий врач, Александра Васильевна, была женщина очень порядочная и умная, она мне говорит:

— Какая выписка, если вы еще хромаете? Оставайтесь командиром роты выздоравливающих.

— Александра Васильевна, лучше я воевать поеду, — не согласился я на такую должность. — И потом, я же не хромаю, а прихрамываю!

— Выписывайте его! — поддержала меня начальник госпиталя капитан медслужбы Копылова. — Напишем ему «легкое ранение», и пусть едет на фронт! С такой настойчивостью он и себе навредит, и нам житья не даст!