Марсианские хроники - Рэй Брэдбери

И наконец, пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметавкаскады дыма и искр.

На кухне, за мгновение до того, как посыпались головни игорящие балки, плита с сумасшедшей скоростью готовила завтраки: десять десятковяиц, шесть батонов тостов, двести ломтей бекона — и все, все пожирал огонь,понуждая задыхающуюся печь истерически стряпать еще и еще!

Грохот. Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная — вцокольный этаж, цокольный этаж — в подвал. Холодильники, кресла, ролики сфильмами, кровати, электрические приборы — все рухнуло вниз обугленными скелетами.

Дым и тишина. Огромные клубы дыма.

На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стенаосталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос,солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:

— Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026года, сегодня…

Эту мысль почему-то высказала мама — а не отправиться ливсей семьей на рыбалку? На самом деле слова были не мамины, Тимоти отлично этознал. Слова были папины, но почему-то их за него сказала мама.

Папа, переминаясь с ноги на ногу на шуршащей марсианскойгальке, согласился. Тотчас поднялся шум и гам, в мгновение ока лагерь былсвернут, все уложено в капсулы и контейнеры, мама надела дорожный комбинезон икуртку, отец, не отрывая глаз от марсианского неба, набил трубку дрожащимируками, и трое мальчиков с радостными воплями кинулись к моторной лодке — извсех троих один Тимоти все время посматривал на папу и маму.

Отец нажал кнопку. К небу взмыл гудящий звук. Вода за кормойринулась назад, а лодка помчалась вперед, под дружные крики «ура!».

Тимоти сидел на корме вместе с отцом, положив свои тонкиепальцы на его волосатую руку. Вот за изгибом канала скрылась изрытая площадка,где они сели на своей маленькой семейной ракете после долгого полета с Земли.Ему вспомнилась ночь накануне вылета, спешка и суматоха, ракета, которую отецкаким-то образом где-то раздобыл, разговоры о том, что они летят на Марсотдыхать. Далековато, конечно, для каникулярной поездки, но Тимоти промолчал,потому что тут были младшие братишки. Они благополучно добрались до Марса и вотс места в карьер отправились — во всяком случае, так было сказано — на рыбалку.

Лодка неслась по каналу… Странные глаза у папы сегодня.Тимоти никак не мог понять, в чем дело. Они ярко светились, и в них былооблегчение, что ли. И от этого глубокие морщины смеялись, а не хмурились и нескорбели.

Новый поворот канала — и вот уже скрылась из глаз остывшаяракета.

— А мы далеко едем?

Роберт шлепал рукой по воде — будто маленький краб прыгал пофиолетовой глади.

Отец вздохнул:

— За миллион лет.

— Ух ты! — удивился Роберт.

— Поглядите, дети. — Мама подняла длинную гибкуюруку. — Мертвый город.

Завороженные, они уставились на вымерший город, а онбезжизненно простерся на берегу для них одних и дремал в жарком безмолвии лета,дарованном Марсу искусством марсианских метеорологов.

У папы было такое лицо, словно он радовался тому, что городмертв.

Город: хаотическое нагромождение розовых глыб, уснувших напесчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше— опять песок, песок, миля за милей… Белая пустыня вокруг канала, голубаяпустыня над ним.

Внезапно с берега взлетела птица. Точно брошенный кем-токамень пронесся над голубым прудом, врезался в толщу воды и исчез.

Папа даже изменился в лице от испуга.

— Мне почудилось, что это ракета.

Тимоти смотрел в пучину неба, пытаясь увидеть Землю, ивойну, и разрушенные города, и людей, которые убивали друг друга, сколько онсебя помнил. Но ничего не увидел. Война была такой же далекой и абстрактной,как две мухи, сражающиеся насмерть под сводами огромного безмолвного собора. Итакой же нелепой.

Уильям Томас отер пот со лба и взволнованно ощутил на своейруке прикосновение пальцев сына, легких, как паучьи лапки.

Он улыбнулся сыну:

— Ну, как оно, Тимми?

— Отлично, папа.

Тимоти никак не мог до конца разобраться, что происходит вэтом огромном взрослом механизме рядом с ним. В этом человеке с большим,шелушащимся от загара орлиным носом, с ярко-голубыми глазами вроде каменныхшариков, которыми он играл летом дома, на Земле, с длинными, могучими, какколонны, ногами в широких бриджах.

— Что ты так высматриваешь, пап?

— Я искал земную логику, здравый смысл, разумноеправление, мир и ответственность.

— И как — увидел?

— Нет. Не нашел. Их больше нет на Земле. И, пожалуй, небудет никогда. Возможно, мы только сами себя обманывали, а их вообще и не было.

— Это как же?

— Смотри, смотри, вон рыба, — показал отец.

Трое мальчиков звонко вскрикнули, и лодка накренилась, такдружно они изогнули свои тонкие шейки, торопясь увидеть. Ух ты, вот это да!Мимо проплыла серебристая рыба-кольцо, извиваясь и мгновенно сжимаясь, точнозрачок, едва только внутрь попадали съедобные крупинки.

— В точности как война, — глухо произнесотец. — Война плывет, видит пищу, сжимается. Миг — и Земли нет.

— Уильям, — сказала мама.

— Извини.

Они примолкли, а мимо стремительно неслась студенаястеклянная вода канала. Ни звука кругом, только гул мотора, шелест воды, струираспаренного солнцем воздуха.

— А когда мы увидим марсиан? — воскликнул Майкл.

— Скоро, — заверил его отец. — Может быть,вечером.

— Но ведь марсиане все вымерли, — сказала мама.

— Нет, не вымерли, — не сразу ответил папа. —Я покажу вам марсиан, точно.

Тимоти нахмурился, но ничего не сказал. Все было как-то нетак. И каникулы, и рыбалка, и эти взгляды, которыми обменивались взрослые.

А его братья уже уставились из-под ладошек на двухметровуюкаменную стенку канала, высматривая марсиан.

— Какие они? — допытывался Майкл.

— Узнаешь, когда увидишь. — Отец вроде усмехнулся,и Тимоти приметил, как у него подергивается щека.

Мама была хрупкая и нежная, золотая коса лежала тиарой наголове, а глаза были такого же цвета, как глубокая студеная вода канала в тени,почти пурпурные, с янтарными крапинками. Можно было видеть, как плавают мысли вее глазах — словно рыбы, одни светлые, другие темные, одни быстрые,стремительные, другие медленные, неторопливые, а иногда — скажем, если онаглядела на небо, туда, где Земля, — в глазах ничего не было, один толькоцвет… Мама сидела на носу лодки, одну руку она положила на борт, вторую назаглаженную складку своих брюк, и полоска мягкой загорелой шеи обрывалась там,где, подобно белому цветку, открывался воротник.