Химмельстранд. Место первое - Йон Айвиде Линдквист

Остаются маленькие будничные детали. Помогать друг другу в работе, вместе отдыхать. А если и эти детали стереть неумолимым ластиком?

Стефан вытащил наушники, встал и опять сжал проигрыватель в кулаке. Маленькая штуковина из пластмассы и металла. И, возможно, Бог и в самом деле не создавал маленькие зеленые яблочки. Они просто есть, как и все вокруг. Они есть до тех пор, пока не исчезнут.

Он опять посмотрел на горизонт – и почувствовал неуверенность: неужели он и в самом деле видит то, что видит?

Решительно смахнул рукавом набежавшую слезу. Присмотрелся. Схватил бинокль, взлетел по лесенке на крышу кемпера – никаких сомнений. Белая фигура со дна Плотвяного озера. Белый. Приближается именно оттуда, куда поехала Карина. Медленно-медленно… куда ему спешить. У него в запасе вечность.

Стефан знал, что хочет от него Белый. Знал с тех пор, как увидел его в первый раз. Именно поэтому он так упорно отрицал, что опять его видел. Отрицал, несмотря на обиду Эмиля, который тоже его видел. Белый хочет отнять у него все. Тогда ему нечего было предложить, а теперь… Теперь у него есть любовь, есть сбережения, есть пережитые мгновения истинного счастья. Есть семья.

Он лишится всего. Он знает это так же точно, как осужденный на казнь смотрит на расстрельный взвод и знает: конец.

Дальше дороги нет.

* * *

– Я хочу что-нибудь поделать.

Молли сидит на диванчике и пристально смотрит на хозяев.

– А что… у нас ничего такого нет. – Улоф немного растерялся. – Мы как бы…

Молли жестом велела ему замолчать и показала на стопку журнальчиков с кроссвордами.

– Как это нет? Там есть детские страницы.

– Возьми, – пожал плечами Леннарт и покосился на открытую дверь. Петер не возвращался.

– Но я же сижу здесь, – Молли повернулась к Улофу. – Ты не мог бы передать?

– Как же не могу. Могу. – Улоф, не обращая внимания на раздраженные взгляды Леннарта, потянулся за журналами. Встал, достал шариковую ручку из шкафчика и протянул Молли вместе с журналом.

Молли ласково улыбнулась Улофу – и в самом деле быстро обнаружила детскую страничку. Надо найти порядок в целом рое перепутанных цифр, начать с единицы – и так далее. Соединишь цифры – получается фигурка медвежонка или оленя.

Улоф подошел к Леннарту и посмотрел через его плечо. Ровная линия горизонта. Ни машин, ни людей.

– Нечего идти на поводу у этой… соплячки, – шепнул Леннарт.

– А что такого?

Многозначительный взгляд, означающий вот что:

Погоди – увидишь.

Кемпер маленький. Молли села за кухонный столик, и ни для Улофа, ни для Леннарта места там не было. Они беспланово слонялись по вагончику. Леннарт решил проверить холодильник. Пошарил и вытащил сплющенный комочек свинца.

– В дверце сидела, – сообщил он, – Интересно, что у него за калибр?

Вопрос задан без всякой цели – ни тот ни другой ровным счетом ничего не понимали в оружии. Но Улоф все же взял пулю, повертел ее в пальцах и постарался отбросить неприятное воспоминание: в тот день, когда Хольгер Баклунд расстреливал его коров, он нашел неиспользованные патроны с подпиленными пулями[19] около сарая.

– Откуда мне знать. – Улоф поторопился вернуть пулю Леннарту, точно она жгла ему пальцы. – Калибр… – повторил он с отвращением.

Они взяли тряпки и начали протирать дверцы шкафчиков и мойку.

Молли, высунув кончик языка, старательно соединяла точки детской головоломки.

– А почему коровы умерли? – не поднимая глаз, спросила она.

Леннарт и Улоф застыли.

– Какие коровы?

– Ваши коровы, что тут непонятного.

– Наши коровы не умерли.

– Некоторые умерли, – не согласилась Молли. – А почему?

Леннарт подошел к столу, наклонился и попытался поймать взгляд Молли.

– Откуда ты можешь знать?

Молли скорчила недовольную гримаску. Ответила не сразу, сначала провела еще пару линий.

– Вы же сами сказали.

– Мы ничего про коров не говорили.

– Значит, мне приснилось.

Леннарт оперся на стол и тяжело присел на корточки. Теперь Молли трудно избежать его взгляда. Молли как ни в чем не бывало продолжала вычерчивать линии.

– Слушай… что это с тобой? Ты что…

Молли внезапно посмотрела на него и улыбнулась солнечной рекламной улыбкой.

– Откуда мне знать, что со мной? А что с тобой?

– Со мной? Со мной ничего. – В голосе Леннарта появились угрожающие нотки. – А вот… мы ничего не говорили про этих самых коров, так что откуда ты…

– Кончай, Леннарт, – Улоф положил руку ему на плечо. – Кончай.

– Да, – сказала Молли. – Кончай. Для тебя же лучше.

Леннарт поднял на Улофа глаза и посмотрел с выражением, которое нельзя иначе истолковать, как «ты слышал что-нибудь подобное?»

Улоф покачал головой.

– Пошли посмотрим растения.

– Ага! У вас есть растения?

Молли вскочила так резво, что чуть не сшибла Леннарта. Тому пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.

Улоф посмотрел на него – Леннарт покачал головой и помахал рукой направо-налево: никуда я не пойду.

Улоф и Молли вышли из вагончика.

Для тебя же лучше.

Леннарту было девять лет, когда лошадь лягнула его мать в голову. Потом она долго болела, неделями не вставала с постели, и никто не мог понять, в чем дело. После бесчисленных визитов к врачам решила обратиться к знахаркам, или, как она их называла, колдуньям. Отец именовал их шарлатанками.

В общем-то вреда от них не было – какие-то мази, декокты, травки, но Леннарт запомнил одну из целительниц – она появилась, когда ему было тринадцать. Звали ее Лиллемур.

Она была не похожа на других.

В отличие от других она даже не пыталась внушить Леннарту и отцу веру в свои методы. Даже объяснять не хотела. Но требования предъявила: у нее должен быть полный доступ к больной, и никто не должен ей мешать. Три раза в неделю по два часа дверь в спальню матери должна быть закрыта. А еще лучше, если домочадцы куда-нибудь уйдут.

Отец с отвращением поглядывал на ее кроваво-алый тюрбан, но молчал. Единственная причина, что он не выкинул Лиллемур из дома, – ее лечение впервые за несколько лет давало какие-то результаты. Мать чаще поднималась с постели, в глазах появилась ясность, которую они не видели с того самого дня, когда случилось несчастье. Отец был так рад улучшению, что Леннарт не смел даже заикнуться, что во вновь обретенной ясности маминого рассудка ему чудилось что-то пугающее.