Уникум - Дмитрий Билик

— Максим, проснись, — почувствовал я легкое прикосновение.

Через силу, но я поднял веки. Боль, словно того и ждавшая, нахлынула с новой силой. Передо мной сидел Якут, а позади него стояла пухленькая пожилая медсестра. Уложенные в пучок волосы выбились, на ее лбу блестел пот. Такое ощущение, что она куда-то бегала. Или за кем-то.

Якут деловито разглядывал мою грудь. Одежду так и не сняли, видимо, боялись меня двигать.

— Больно все время или когда двигаешься?

— Все время. Когда двигаюсь больнее.

— Старайся не шевелиться. Пару дней проведешь здесь.

— Уму непостижимо, — всплеснула руками медсестра. — Проклятие и на территории школы.

— Светлана Борисовна, не говорите чепухи, — резко оборвал ее Якут. — Никакое это не проклятие.

— Тогда что?

— Кое-что похуже. Любовная магия. Ну-ка, Максим, расскажи, как все было.

Я не стал запираться или пытаться выгородить Терлецкую. Еще бы, после такого! Если бы был в состоянии, то сейчас этой высокородной сам шею бы свернул. Якут слушал внимательно, изредка качая головой и посматривая на мою рану. Неужели там действительно все так серьезно?

— Мда, — протянул учитель в конце повествования. И как раз вовремя, потому что в медпункт ворвался Козлович. — Любовное заклинание, — стал объяснять Якут в ответ на немой вопрос. — Она показала технику, он сделал. Насколько я понял, когда Терлецкая чувствует себя плохо, это зеркалит по нему. И, сам понимаешь, первый день самый сложный.

— Зараза, прям до шрама, — наклонился куратор, — можно же отозвать наложение, что думаешь? Я не спец в этой магии.

Учителя обменялись внимательными взглядами. Что-то здесь было еще, кроме истории со мной. Будто какой-то подтекст. Но Якут остался верен себе и спокойным голосом стал объяснять.

— Чтобы снять, нужно еще больше силы. К тому же, заклинание индивидуальное, не факт, что девчонка сама знает, как его отозвать. Придумала сгоряча, поэтому и вред такой сильный. Посмотри, какие смазанные контуры. Лучше всего подождать. Со временем заклинание ослабеет.

— А шрам? — спросил я. Почему-то этот вопрос меня интересовал больше.

— Будет тебе постоянным напоминанием, что магия не игрушки. И не надо повторять заклинания, действия которых не знаешь.

Якут с Козловичем еще о чем-то говорили снаружи, точнее спорили. Я слышал их приглушенные голоса. А потом куратор вернулся обратно. Пристально посмотрел на меня и покачал головой.

— Два дня тебе отлежаться, потом возвращаешься на учебу. С тренировками подумаем.

— А что будет с Терлецкой?

— С ней? — куратор поиграл желваками. Было видно, что этот вопрос ему не понравился. Ему вообще не доставляла особого удовольствия вся эта ситуация. — Ничего с ней не будет.

— Но как?! — я попытался привстать на локтях, но тут же рухнул, сраженный болью.

— Я еще не говорил с ученицей Терлецкой, но примерно знаю, что скажет она или ее юрист, если уж дело дойдет до публичных разбирательств. Заклинание ты применил сам, по доброй воле. Никто тебя не заставлял. Это как пробраться в чужой дом, выпить бутылку отравы и жаловаться, что там была не водка. Я, конечно, сделаю внушение, но…

Козлович развел руками, а я едва заметно кивнул. Я был необычайно зол, но в целом логику понимал. Если откинуть эмоции, то все действительно так и выходило. Я повторил заклинание по доброй воле, не думая, что Терлецкая окажется так коварна. Кто в этом виноват? Только первокурсник Кузнецов, решивший, что высокородные тоже могут быть нормальными людьми.

— И вот еще что, Максим, — я встрепенулся. Куратор редко называл меня по имени. — В интересах твоей же безопасности пока лучше будет помалкивать о природе заклинания. Я сейчас говорю вполне серьезно. Я понимаю, что ты, наверное, хочешь отомстить. Однако, это глупое действие дочки одного из самых влиятельных людей в России. Попробуешь кинуть тень на ее репутацию, последствия могут быть самыми плачевными.

Мне оставалось только кивнуть. Козлович ушел, я остался наедине со своими мыслями, и стал рассуждать о словах Якута. «Когда Терлецкая чувствует себя плохо, это зеркалит по нему». Учитывая, что боль была жуткая, неужели Света так сильно переживает? Конечно, прощать совершенное я не собирался. Однако в произошедшем все было как-то неоднозначно.

Да, аристократка решила наказать меня. Чего тут было больше: обиды, высокомерия или… каких-то чувств. Я опять вспомнил слова Якута: «Любить надо тех, кто любит тебя». И вот это совершенно верно. Пытаться выяснить, что же случилось с Терлецкой не было никакого желания. В следующий раз от наплыва эмоций она мне голову оторвет.

Немного успокоившись, я постарался задремать, хотя боль так никуда и не ушла. Правда, стоило закрыть глаза, как рядом кто-то принялся возиться, греметь, шуршать. Я хотел сквозь сон попросить Светлану Борисовну не шуметь, однако не успел. На грудь плюхнулось что-то вязкое и холодное.

— Ммм… — замычал я.

— Ты терпи, терпи. Мужик ты или где? — поинтересовался Потапыч. — Травки хорошие, шрам вытянут.

— Куда вытянут?

— Куда надо, туда и вытянут. Лежи.

— А чего ты вообще явился?

— Ты, конечно, тот еще фрукт, — признался банник. — Но все ж хозяин. Помрешь, неровен час, куда мне потом?

Более того, Потапыч даже не стал «натапливать» комнату. Вместо этого достал мокрую холодную тряпку и приложил ко лбу, приговаривая какие-то непонятные слова. Не скажу, чтобы боль ушла, но стало немного легче.

Самая жесть началась вечером. Рану жгло будто изнутри раскаленным железом. И если бы не Потапыч, притащивший какой-то странный кувшин с обжигающей противной жидкостью, было бы совсем плохо.

— Что это? — хватал я воздух после первого глотка. — Самогонка?

— Да какая это самогонка? Настойка на травах. Там градуса почти нет, так, баловство одно. Ты пей, пей, к утру полегче станет.

Пришла мысль, что как нельзя кастовать незнакомые заклинания, так и не стоить пить непонятные настойки из рук банника, который себе на уме. Однако Потапыч оказался слишком настойчив, а сил сопротивляться попросту не было. И судьба вознаградила меня за все пережитые мучения. Я забылся и проспал до самого утра, точнее до обеда. Боль не ушла, но стало намного легче. Пробудившись, мне удалось даже самостоятельно встать с кровати и найти зеркало, чтобы осмотреть себя.

Выглядел я отвратительно, краше в гроб кладут, как говорила бабушка. Кожа бледная, под глазами синяки, волосы взлохмачены, как у какого-нибудь сумасшедшего ученого. А на груди запекшаяся рана в виде двух ровных линий — одна из которых выходила из середины другой. Я пригляделся и понял, что они мне напоминают. Букву «Т» написанную под наклоном. Терлецкая оказалась права, напоминание на всю жизнь.

— О, уже на ногах, — первым ввалился Рамиль. — У нас времени немного. Там Мишка медичку отвлекает.