Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Скрипач смотрел на меня, вопросительно подняв брови. Моя отлучка нарушила заранее составленную программу, и он не знал, какое произведение играть следующим. Мужчины отирали пот со лба, женщины обмахивались веерами. Король поклонился гостям и с самым безразличным видом наискосок пошел через зал. С другого его конца в ту же сторону двинулась герцогиня.

У меня после выпитого все еще кружилась голова. Я стоял как истукан, не зная, на что решиться. Опьянение скоро пройдет, понимал я, но что мне делать с этой своей вечной нерешительностью? Я отговаривал Персиваля участвовать в нападении на священника. Презирал Альберто за то, что он отодвинул музыку на второй план, позволив другим людям использовать ее как инструмент для осуществления своих зловещих планов. Я внутренне соглашался с лозунгами группы Лисео и принял сапфир королевы, веря, что это символ чистоты и преданности. Но что в итоге? Где она, чистота? В изысканных мелодиях Баха, да, конечно. Но и только?

Собственно, что такого недруги могут сделать герцогине? Да ничего — она леди. А что бы они сделали священнику? Поставили бы ему синяк под вторым глазом, так сказать, для симметрии. Ну и припугнули бы, что отправят обратно в Италию.

Джин все шумел в голове, мне стало жарко. Я вспомнил, как Куим затаптывал горящий факел. Мне живо представилось, как он подносит факел, снова ярко пылающий, к покрывалу алтаря. И чей-то голос подзадоривает его: «Давай, не тяни, поджигай!»

«Но тут же рядом школа», — предостерегает другой голос.

«Там сейчас пусто, — возражает первый. — Да и вообще, чему хорошему мы там научились? Катехизису?» «Что такое либерализм?» — «Тяжкий грех». — «Какие либеральные газеты разрешается читать?» — «Только „Биржевые новости“».

И вся компания дружно рассмеялась. Я и сам хотел улыбнуться, но тут словно воочию увидел, как по лестнице спускается отец Базилио в белой ночной сорочке. «Я узнал тебя», — с дрожью в голосе говорит он Персивалю. А тот отвечает: «Ну и что?»

В зеркале сбоку от моего стула я видел, как уходят король Альфонсо и дама в голубом. Герцогиня с ее притворной скромностью была восхитительна. Да, она вовсю пользовалась данными ей природой преимуществами. Соблазняла короля своей красотой. Но разве не то же самое делают мужчины, только другими средствами? Епископ, выпрашивающий у монарха аудиенцию, или землевладелец, приглашающий короля на верховую прогулку по лесу?

Герцогине оставалось преодолеть несколько последних шагов до дверей. Король чуть заметно кривил лицо в радостной ухмылке. Клянусь, в тот миг я его почти ненавидел.

— Менуэт соль, — объявил я музыкантам и без дальнейших пояснений сыграл первые четыре ноты на струне ля. Они тут же подхватили мелодию.

Я не отрывал глаз от зеркала. Король остановился. Весь зал смотрел на него, ожидая, что он первым начнет благородный танец. Но король смотрел на сцену. Он узнал мелодию. Вспомнил, как танцевал этот менуэт с Эной еще до того, как она стала королевой. Наверное, он помнил еще многое: как она смеялась его шуткам, как спрятала лицо в ладонях, когда он рассказал о забавном случае в Лондоне — он хотел пожаловаться на холод, но, недостаточно хорошо владея английским, сказал, что страдает запором. Он помнил легкость ее шагов, помнил, как она призналась, что любит аромат флердоранжа, и он прислал ей из Испании целое апельсиновое дерево.

Король не покидал танцевального зала, пока звучал менуэт. Это было бы слишком бесчестно даже для него. Мы доиграли до репризы, потом до конца. Мои партнеры взяли финальную ноту и замерли в ожидании, оставив смычки на струнах. Недолго думая, я начал менуэт снова, с первой ноты. Они были профессионалами и тут же последовали за мной. Если король останется в зале, ничего плохого не случится, говорил себе я. Вот пусть и остается.

Под алтарем занялось пламя. «Ты всегда был негодяем, — говорил отец Базилио Персивалю. — Но даже ты не позволишь этому зданию сгореть. Ты ведь знаешь, что здесь нет воды, иначе я разбудил бы весь город и мы погасили бы пожар».

«А как же тайна исповеди? — вознегодовал Персиваль. — Вы же священник».

«Камень не горит, — бубнил чей-то голос в глубине церкви. — Вы что, думаете, его волнует судьба облачений и прочего тряпья? Он боится за деньги, которые где-то здесь припрятал».

Все новые ужасные сцены вспыхивали у меня в мозгу. Что будет с отцом Базилио, со страхом думал я. И молил брата: «Уходи оттуда, Персиваль, уходи скорей. И отпусти святого отца».

Второе исполнение менуэта подходило к финалу. Он заканчивался вычурной восьмушкой, за которой следовала пауза. Она-то и позволяла легко вернуться к началу пьесы, превращая менуэт в бесконечную петлю. Мы могли бы играть его всю ночь. Но публика уже почувствовала, что происходит что-то не то. Впервые за весь вечер перестали пустовать кресла вдоль стены — все больше пар прерывали танец и присаживались передохнуть.

Смычок оттягивал мне руку. Я чуть согнул безымянный палец и мизинец, чтобы они встали удобнее. Мы как раз подошли к финалу, и я сделал требуемую паузу. Но первая скрипка понял меня по-своему и решил дать мне отдохнуть. Не дожидаясь сигнала, он заиграл сольную пьесу Моцарта.

Я поднял глаза. Герцогиня исчезла. Как и король.

Я опустил смычок. Ко мне тут же подскочил бой:

— Что-то случилось?

— Найди министра.

Из бокового придела церкви вынырнул Хорди. В руках он держал клубок веревки. Я узнал эти веревки, похожие на змей. С их помощью Ривера, его брат и другие мужчины выносили из церкви пианино. «То, что надо, — крикнул Хорди Персивалю. — Протащим его через весь город. Будет знать!» Они захлестнули веревку священнику вокруг шеи. Тот напрасно перебегал глазами с одного лица на другое, пытаясь хоть в ком-то уловить ноту сочувствия.

Сидеть не играя я больше не мог. Дождался конца музыкальной фразы и влился в следующую, надеясь, что мощное вибрато скроет мою дрожь. В этот миг нас прервало мелодичное звяканье: кто-то громко стучал серебряной ложкой по бокалу. Я поднял глаза: посередине зала возвышалась фигура министра Переса. Возле него стояла герцогиня — щеки у нее пылали. Тут же был и король, бледный и мрачный.

— Он здесь! — звонко крикнул кто-то, и к центральной группе присоединился муж герцогини, герцог Монтальбани. Он шел из гостиной Гойи, служившей курительной. Мне показалось, что он чем-то недоволен.

— Настала минута, — пророкотал сеньор Перес, перекрывая гомон голосов, — объявить о специальной награде, вручаемой от имени короля и королевы. И мы делаем это в присутствии друзей герцога и герцогини.

В зале раздались одобрительные возгласы. Впрочем, кое-кто из гостей со скептическим видом перешептывался.

Министр Перес хорошо подготовился. В руках у него вдруг возник орден с голубой лентой. Собравшиеся вытягивали шеи, силясь разглядеть награду.

— Господь Бог наделил герцога множеством прекрасных качеств, — разливался Перес.

Герцог хмурился, король хитро щурился.